Философия с точки зрения У. В. О. Куайна (рецензия на книгу У. Куайна «с точки зрения логики») Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»
Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Куслий Петр Сергеевич
«в защиту догмы»: Грайс и стросон против Куайна
Язык и онтологическая относительность
Анализ работы Уилларда ван Ормана Куайна «Две догмы эмпиризма»
Понятие a priori в философии логического эмпиризма и его первые критики
У. Куайн и семантика контекстов пропозициональных установок
i Не можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Текст научной работы на тему «Философия с точки зрения У. В. О. Куайна (рецензия на книгу У. Куайна «с точки зрения логики»)»
Философия с точки зрения У.В.О.Куайна (Рецензия на книгу У.Куайна «С точки зрения логики»)1
Уиллард Ван Орман Куайн по праву считается одним из наиболее значимых философов XX столетия. В целом для философии Куайна нет отдельного названия, однако его вклад в логику и аналитическую философию делает его одной из центральных фигур при исследовании целого ряда вопросов, стоявших перед философами в прошлом веке. Куайн разрабатывал и отстаивал экстенсиональную логику, сначала в ее номиналистическом варианте, а затем в платонистическом. Он исследовал вопросы онтологии и ввел в аналитическую философию понятие онтологической относительности и онтологических обязательств. В философии языка его новаторство заключалось в критике восходящего к Канту различия аналитических и синтетических высказываний, а также в разработанном им тезисе о неопределенности перевода. В вопросах эпистемологии Куайн занимал строго натуралистическую позицию. С его именем иногда связывается так называемый конец классической аналитической философии и переход к постаналитической философии.
Книга «С точки зрения логики», вышедшая в свет в 1953 году, представляет собой сборник статей Куайна, большая часть которых была опубликована в конце 1940-х годов и начале 1950-х годов и посвященных вопросам логики, онтологии и семантики. Данная книга предшествовала появлению главного труда Куайна «Слово и объект», вышедшего в 1960 году, однако именно в ней Куайн приступает к ос-
Куайн Уиллард Вэн Орман. С точки зрения логики: 9 логико-философских очерков / Пер. с англ. В.А.Ладоваи В.А.Суровцева; Под общ. ред. В.А.Суровцева. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2003. 166 с.
новательному исследованию теории значения, проблемы онтологической относительности и неопределенности перевода. Не случайно ее второе издание 1961 года было тщательно переработано Куайном. Среди опубликованных в ней статей Куайна две наиболее известные: «О том, что есть» и «Две догмы эмпиризма».
Рассмотрение философской позиции Куайна и тем, исследованных в данном сборнике, удобно начать с его взгляда на онтологическую проблему. Здесь его аргументация во многом опирается на открытия Г.Фреге и Б.Рассела. Вопросы, стоящие перед Куайном, касаются онтологического статуса абстрактных сущностей и референции для таких терминов, как «круглый квадрат» или «современный король Франции». Существует ли такая абстрактная сущность, как «кентавр»? С одной стороны, существование кентавров кажется невозможным, поскольку они, как известно, являются мифологическими персонажами, т.е. не реально существующими сущностями, а выдуманными. Однако Куайн сразу указывает на сложность, с которой сталкивается человек, пытающийся отрицать существование кентавров: если мы отрицаем существование кентавров, то мы говорим о чем-то, а если мы говорим о чем-то, то оно должно в каком-то смысле существовать, ведь иначе мы бы даже не могли о нем говорить. Получается, что для избегания противоречия необходимо признавать существование всех возможных предметов и, соответственно, приписывать им какой-то онтологический статус. С таким подходом, наиболее четко сформулированном в работах А. Мейнонга, Куайн, вслед за Расселом, согласиться никак не может.
Выход из сложившегося затруднения, по мнению Куайна, отыскивается в рамках философии языка при анализе семантики терминов. Для Куайна важным является строгое отделение сферы именования от сферы значения (или смысла). Для того чтобы быть понятным, пишет Куайн, термину вовсе не обязательно на что-то указывать. Существует много так называемых синкатегорематических терминов, которые, будучи значимыми, не указывают ни на какую сущность. Поэтому мы можем понимать такие термины, как «кентавр» или «современный король Франции» и при этом обходиться без допущения каких-либо сущностей, поскольку, употребляя эти термины, мы ничего не именуем. В одной из статей данного сборника («Заметки по теории референции») Куайн четко определяет сферу значения (смысла) термина и сферу его референции. Так к сфере значения он относит синонимию, значимость, аналитичность и логическое следование, а к сфере референции — именование, истину, денотацию и объем. Поэтому, по Куайну, если речь идет о зна-
чении термина, то подразумевается не какая-то сущность, именуемая значением, а одна из четырех указанных тем. Таким образом преодолеваются сложности, связанные с отказом таким сущностям, как «кентавр», в существовании.
Суть куайновского подхода к онтологической проблематике не является оригинальной. Здесь Куайн всего лишь продолжает идеи Б. Рассела, изложенные в теории дескрипций. Однако новаторство Куайна заключается в четком определении того, что значит быть именем, дескрипцией и того, что значит существовать. Имена, по Куайну, это термины, указывающие непосредственно на объекты. Дескрипции — это термины, которые не указывают ни на какие объекты, но могут делать суждения относительно этих объектов истинными или ложными. Существуют только те предметы, которые являются поименованными, поэтому существовать — значит быть поименованньм. Имя, согласно Куайну, указывает на предмет, так же как и квалифицированная (связанная) переменная указывает на свое значение. Именно поэтому критерий существования, разработанный Куайном в 1930-е годы, гласит: «существовать — значит быть значением связанной переменной». Таким образом, Куайн развивает теорию дескрипций Рассела, указывая на связь имени и квантифицированной переменной.
Несмотря на то, что выработка критерия была осуществлена в ранних статьях Куайна, которые не вошли в данный сборник, понимание его смысла является ключом к пониманию куайновского подхода к онтологической проблематике, изложенного в статье «О том, что есть». Смысл критерия не столько в том, что поименовать нечто — значит наделить его существованием, сколько в том, что о существовании предметов мы можем узнать, лишь обратившись к употреблению языка. Спор номиналиста и платониста, таким образом, выражается в том, что в своей позиции плато-нист допускает квантификацию предикатных знаков, а номиналист нет.
Сам критерий не призван объяснить, какие вещи существуют, а какие нет. Именно поэтому он и был принят многими логиками и философами. Будучи применимым только для формализованных языков логики, критерий предлагает единый подход для их рассмотрения. Каждый язык логики рассматривает определенные термины в качестве имен, что обусловливает его «онтологические обязательства», т.е. предметы, которые рассматриваются в нем в качестве существующих. Допускаемые предметы, таким образом, зависят от языка, однако и язык зависит от предметов, поскольку строится на их основе. Результатом такой взаимозависимости является так называе
мая концептуальная схема, в которой язык и онтология неразрывно связаны друг с другом. Каждый язык выражает свою концептуальную схему Выбор между концептуальными схемами, по-своему истолковывающими реальность, согласно Куайну, осуществляется на основе прагматических соображений.
Данная идея, впервые высказанная Куайном в статьях, вошедших в этот сборник, явилась основой для более поздней выработки теории «онтологической относительности». Особенность этой куайновской теории заключается в том, что, признавая то, что разные языки могут обладать разными онтологиями, он при этом пытается избежать релятивистской позиции и остаться реалистом в вопросах онтологии. Онтологическая относительность, как позднее будет пояснять Куайн, является возможной, поскольку «референция непостижима» и любая онтологическая теория является «недоопределенной» опытом. Иными словами, это означает, что реальный мир, по Куайну, все же существует, однако всегда остается недостижимым, что обусловливает скорее плюрализм, а не релятивизм в онтологии.
Онтологическая относительность и теория концептуальных схем стали одними из символов так называемой постаналитической философии, однако сам переход от аналитической к постаналитической философии главным образом связывается с куайновской критикой базовых понятий аналитической традиции, приведенной в известной статье «Две догмы эмпиризма». Первой догмой, по мнению Куайна, является восходящая к Канту и имеющая ключевое значение для философии раннего Витгенштейна и представителей Венского кружка теория аналитических истин, второй — также проповедуемая представителями Венского кружка теория эмпирического редукционизма, согласно которой все осмысленные предложения могут быть сведены к так называемым протокольным предложениям, в которых говорится о непосредственных данных опыта.
Согласно определению Канта, аналитические истины — это суждения, истинные только благодаря определениям входящих в него терминов. Для определения истинности синтетического суждения обращение к опыту обязательно. Так, например, для того чтобы признать суждение «окулист — это глазной врач» истинным, нет необходимости обращаться к опыту. Нужно всего лишь знать, каково содержание термина «окулист» и термина «глазной врач». Логические позитивисты вслед за Витгенштейном утверждали, что истины логики, к которым относились суждения, подобные вышеуказанному, являются попросту тавтологиями, не сообщающими ничего о мире. Они лишь демонстрируют правила нашего употребления языка. Соглас-
но логическим позитивистам, «окулист» и «глазной врач» являются синонимами, поскольку были приняты соответствующие логические правила и тавтологии. Если бы были приняты иные правила, то эти термины, может быть, и не образовывали бы подобного истинного суждения. Однако в любом случае язык подчиняется тем или иным логическим правилам, которые, в свою очередь, являются правилами нашего мышления. Мы, как говорил Витгенштейн, не могли бы представить себе, как выглядел бы нелогичный мир.
Именно эту позицию Куайн называет догмой эмпиризма. По его мнению, истинами логики являются только тавтологии, а суждения типа «окулист — это глазной врач» (в статье Куайн рассматривает пример «холостяк — это неженатый мужчина») являются синтетическими суждениями. Куайн пишет, что подобные суждения считаются аналитическими лишь на основании их синонимии. Однако синонимию он считает непроясненным понятием. Большая часть статьи «Две догмы эмпиризма» посвящена анализу того, может ли синонимия обусловливать аналитичность. Куайн приходит к отрицательному заключению. Единственное основание, способное непротиворечиво показать, что синонимия обусловливает аналитичность, — это общность значения. Иными словами, вышеупомянутое суждение можно рассматривать как аналитическое, только если признать, что термины «окулист» и «глазной врач» обладают общим значением. На этом и основывалась позиция логических позитивистов. Для Куайна же, как это было сказано выше, общность значения связывается с рассмотрением его как некоторой сущности. Это в свою очередь невозможно, поскольку рассмотрение чего-то как сущности — прерогатива теории референции, а не теории значения.
По Куайну, суждение «окулист — это глазной врач» невозможно признать за истинное без обращения к опыту. Согласно его позиции, данное суждение истинно лишь постольку, поскольку имеет место указание на определенный опыт. Действительно, для того чтобы узнать, что суждения «Эверест — это Джомолунгма» или «Утренняя звезда — это Вечерняя звезда» необходимо было обращение к опыту. То же, по Куайну, справедливо и для суждения об окулисте.
Вследствие этого все суждения, кроме тавтологий, Куайн считает синтетическими. Это, по его мнению, демонстрирует неразрывную связь языка и опыта в общей структуре концептуальной схемы. Такой концептуальной схемой является, по Куайну, наука. Именно в ней полностью проявляется связь опыта и языка. Поэтому Куайн пишет, что в качестве элемента эмпирической значимости следует
рассматривать именно концептуальную схему, т.е. науку целиком, а не отдельные термины, как это было у Локка и Юма, или отдельные утверждения, как это было у Фреге.
Критика догмы о редукционизме тесно связана с критикой догмы об аналитичности. Куайн говорит о невозможности эмпирицистского проекта построения науки на основании предложений о непосредственных данных опыта. Такие предложения являются неотъемлемой частью всего языка. Они связаны с интерпретацией реальности, присущей конкретной концептуальной схеме. Для Куайна пропагандируемое эмпириками противопоставление языка и опыта является причиной, порождающей догмы эмпиризма. В статье «Тождество, остенсия и гипостазирование» он пишет о том, что мы не можем выйти за пределы своей концептуальной схемы, взглянуть на мир такой, какой есть, и построить правильную науку. Объясняющую реальность концептуальную схему можно менять только изнутри. Задачу ученого Куайн, вслед за Отто Нейратом, сравнивает с задачей моряка, который перестраивает свое судно, находясь в открытом море. Именно в силу невозможности выйти за пределы концептуальной схемы критерий для ее изменения, по Куайну, как уже было сказано, должен быть не реалистическим, а прагматическим.
Помимо статей общефилософской значимости в сборник также включены более специальные статьи, посвященные проблемам логики и математики. Среди них известная статья 1937 года «Новые основания для математической логики», в которой Куайн исследует проблемы в основаниях математики такие, как парадокс Рассела. Определение Куай-ном логической истины, как суждения истинного при любой замене его дескриптивных элементов, восходит к работам Больцано и Айдукевича. Данное определение избегало упоминания возможных миров, отсылающего к определению истины у Лейбница. Такая интерпретация логической истины делала Куайна критиком модальной логики. Вопросам, связанным с модальной логикой, посвящена статья «Референция и модальность».
Можно только приветствовать появление перевода на русский язык такой важной для англо-американской философии книги, как «С точки зрения логики». Куайн искусно владеет языком, и его предложения, будучи лаконичными, при этом являются существенно нагруженными содержательно. Перевод любого текста Куайна — непростая задача. Однако это вовсе не означает, что от перевода его работ нужно отказаться. Для получения качественного перевода необходимо достичь сочетания двух наиболее важных аспектов: точности и легкости его восприятия на русском языке. Первый фактор обуслов-
ливается конвенцией переводчиков относительно перевода ключевых терминов, которую при соответствующем желании можно достичь. Второй фактор зависит не только от таланта переводчика. В известной степени он является производным от первого: если переводить одни и те же термины одинаково, то это существенно облегчит как понимание текстов самими переводчиками, так и их восприятие читателями. Данный перевод является важным шагом на пути к достижению обеих целей.
Философская концепция Куайна № 2: онтология
Вероятно, самые характерные для философии вопросы, согласно концепции Куайна, — это вопросы онтологии, то есть вопросы о том, что существует, или, если подойти к делу более дотошно: что это значит — существовать? Что касается второго вопроса, здесь взгляд Куайна состоит в том, что существовать — это значит находиться среди сущностей, постулируемых некоторой истинной теорией. Или, как он выражался чаще: находиться среди сущностей, к которым «онтологически приложима» истинная теория, а теория «онтологически приложима» к сущностям, которые должны существовать в силу истинности теории. Такое утверждение тривиально, с чем согласился бы и сам Куайн (хотя нетривиальность заключается в том, что сущность не может существовать вне сферы истинной теории). Все это звучит не столь тривиально, когда Куайн уточняет, что он имеет в виду, говоря, что сущность должна существовать для того, чтобы теория была истинной. Он имеет в виду, что сущность должна быть среди вещей, о которых теория делает эксплицитное обобщение — при условии, что оно должным образом формализовано (где эксплицитное обобщение — это любое утверждение, имеющее форму «все устроено так-то и так-то»). Всякий, кто интересовался современной логикой, тотчас узнает в этом утверждении смысл знаменитого афоризма Куайна: «Быть — это значит быть значением изменчивости» («О том, что есть», 15).
Теперь мы видим, что ответ на вопрос о том, что в действительности существует, отчасти заключается в определении того, какие теории на самом деле являются истинными. Таким образом, это по большей части вопрос естественных наук, но не только их. Дело в том, что проблема заключается еще и в том, как наилучшим образом формализовать любую данную теорию. Это вопрос уже в большей мере философский. Обычно для ответа на него следует прибегнуть к тому, что Куайн называет «семантическим восхождением», а именно переходом от употребления определенных терминов к рассуждениям о самих терминах. Если снова обратиться к примеру положительных целых чисел, то становится ясно, что речь идет не о том, существуют ли положительные целые числа, удовлетворяющие тому или иному условию, а о том, можем ли мы включить понятие «положительного целого числа» и весь связанный с этим аппарат в формализацию целостной теории. Это и есть тот род сдвига и перехода, по завершении которого Карнап перестает задавать внутренние вопросы в пределах лингвистической рамки и начинает задавать вопросы внешние — относительно самой этой рамки. Но несмотря на то, что Куайн считает такого рода сдвиги философскими, он не считает их привилегией исключительно философии, и еще в меньшей степени он считает, что философия занимается вещами только такого рода. Более того, — и это основной пункт его расхождения с Карнапом, — он полагает, что если в рассуждениях нет особых погрешностей, то результатом будет не только решение о том, как следует говорить, но и получение какого-то знания о том, как устроен изучаемый предмет. Разница между вкладом философа и вкладом ученого-естественника в такое знание является не качественной, а количественной и определяется степенью и размером вклада.
Сам Куайн предпочитает — из эстетических и прагматических соображений — теории, постулирующие как можно меньше сущностей одновременно. Такое предпочтение философ называет «вкусом к пустынному ландшафту» («О том, что есть», 4). И это роднит Куайна с Уильямом Оккамом, которому приписывают знаменитый афоризм, именуемый «бритвой Оккама»: «Не стоит умножать сущности без необходимости». Что означает, что Куайн, если бы смог, с радостью приветствовал бы такую формализацию научных теорий, которая не включала бы в себя понятия «положительного целого числа» со всем их аппаратом. Но, подчиняясь реальности, он неохотно признает, что значительная часть сложнейшей математики — а не одна только арифметика — совершенно необходима современной физике. Вопреки собственному инстинкту, но в полном согласии со своими онтологическими принципами Куайн утверждает, что положительные целые числа существуют.
В некоторых случаях экономии сущностей можно добиться с помощью того, что Куайн называет творческим повторением. Такое случается всякий раз, когда мы признаем сущности какого-либо рода, попросту отождествляя их с сущностями иного рода, которые мы уже признали. Чтобы привести пример, стоит обратиться к разделу книги «Слово и объект», с замечательным названием «Упорядоченная пара как философская парадигма». Содержание этого примера не имеет большого философского значения (как раз напротив!). Но по своему построению он служит прекрасной иллюстрацией обсуждаемого здесь феномена. Лишним доводом, чтобы привести этот пример, служит убеждение Куайна в том, что, кроме существования иных сущностей, имеют место также совокупности этих сущностей. Такой взгляд зиждется на убеждении, что теория совокупностей является обязательной частью мощного математического аппарата, обслуживающего формулировки современной физики. Так, если есть две сущности а и b, то есть и их пара , членами которой они являются. И совершенно другое дело — их упорядоченная пара . Вторая пара отличается от первой одним важнейшим свойством: во втором случае имеет значение порядок следования сущностей. Так, если > и суть одно и то же, то сущность — это не то же самое, что сущность . Предположим, что мы признаем существование упорядоченных пар так же, как и существование обычных пар. (И Куайн обосновывает это утверждение.) Означает ли это, что мы тем самым признаем сущности совершенно нового типа? Не обязательно. Определяющей характеристикой упорядоченной пары является то, что идентичность ее определяется не только идентичностью, но и асимметрией двух ее элементов, которая проявляется в том, что вклад «первого» элемента пары отличается от вклада «второго» элемента. Но существуют наборы элементов, отвечающих этому условию, при том что они не образуют пар. Рассмотрим, например, случай двух элементов а и b и их набор , >. (Это пара множества , состоящего из единственного элемента, и пары где единичный элемент а представляет собой множество, состоящее, как уже было сказано, из одного-единственного элемента а.) Следовательно, мы можем отождествить упорядоченные пары с наборами, существование которых мы уже признали. Нельзя сказать, что , > в этом отношении уникален. Существует много тождеств, которые мы можем признать. При этом не имеет значения, какие из них мы принимаем, — пока нам ясно, почему мы это делаем, и пока уверены в своей правоте.
Почему это следует считать «философской парадигмой»? Потому что она являет собой пример тактики, которой мы можем придерживаться в ряде случаев, многие из которых имеют больший философский интерес, чем разобранный нами случай. Возьмем, к примеру, разум. Многие люди полагают, что разум — это нечто кардинально отличающееся от любого физического объекта, а следовательно, ментальные состояния и процессы, по крайней мере логически, если не причинно, не зависят от любых физических состояний и процессов. Если бы это было так, то вся «физичность» Куайна оказалась бы под угрозой. Предположим, однако, что физические состояния и процессы всегда как минимум сопровождают ментальные состояния и процессы и демонстрируют сложность, которая проявляет тесную корреляцию со сложностью самих ментальных состояний и процессов. Тогда, говорит Куайн, мы можем отождествить первое со вторым, что, в свою очередь, означает, что мы можем отождествить разум с физическими объектами (вероятно, с головным мозгом). Такой подход, несомненно, имеет большое философское значение. Дело не в том, что мы покажем, что такое разум «на самом деле» — в глубоком метафизическом смысле (не более, во всяком случае, чем мы показали, будто упорядоченные пары что-то значат в некотором глубоком метафизическом смысле). Положения Куайна следует считать всего лишь своего рода законодательством, позволяющим нам систематизировать и формализовать, — настолько изящно и экономно, насколько это возможно, — наши теории о том, что происходит в окружающем нас мире. Таким образом, воззрения Куайна (как, на его взгляд, и всякая добротная философия) вносят вклад в наше понимание характера действительности в целом.
Читайте также
Тема 11. Человек во Вселенной. Философская, религиозная и научная картина мира 11.1. Концепция бытия – фундамент ф илософской картины мира
Тема 11. Человек во Вселенной. Философская, религиозная и научная картина мира 11.1. Концепция бытия – фундамент ф илософской картины мира Основная задача каждой философии заключается в решении проблемы наличного бытия мира. Решением этой проблемы занимались все философы,
Натурализм Куайна
Натурализм Куайна Куайн — натуралист. То есть он считает, что нет ничего более весомого — если речь идет об определении общего характера действительности, — чем факт, который склонил и привел нас всех к согласию относительно этого общего характера. Этот факт — методы и
Философская концепция Куайна № 1: метафизика
Философская концепция Куайна № 1: метафизика В начале предыдущего раздела я описал неопределенность перевода как «одно из следствий» отхода натуралиста Куайна от логического позитивизма Карнапа. Другим следствием явилась его особая философская
Влияние Куайна
Влияние Куайна В самом начале статьи я уже сказал, что многие считают Куайна крупнейшим философом послевоенного периода. Определенно, его натурализм является апофеозом натуралистического духа, столь характерного для аналитической философии последних пятидесяти лет.
§ 6. Фундаментальная онтология и философская антропология
§ 6. Фундаментальная онтология и философская антропология Этот частый рефрен был бы должен, пожалуй, самим фактом его повторения навести на мысль, что экзистенциализм (в частности, воплощенный в «постфеноменологической» онтологии «Бытия и времени») есть не что иное, как
1. Критика спекулятивного идеализма и идеалистической диалектики. Диалектико-материалистическое решение основного философского вопроса. Историко-философская концепция Маркса и Энгельса
1. Критика спекулятивного идеализма и идеалистической диалектики. Диалектико-материалистическое решение основного философского вопроса. Историко-философская концепция Маркса и Энгельса Итак, к началу 1844 г. Маркс и Энгельс, работая независимо друг от друга, изучая во
1. Диалектико-материалистическое решение основного вопроса философии. Историко-философская концепция Маркса и Энгельса
1. Диалектико-материалистическое решение основного вопроса философии. Историко-философская концепция Маркса и Энгельса Как уже было показано, к началу 1844 г. Маркс и Энгельс, работая независимо друг от друга, изучая во многом различную социально-экономическую обстановку
Историко-философская концепция Маркса и Энгельса
Историко-философская концепция Маркса и Энгельса Маркс и Энгельс диалектически истолковывают отправную посылку материализма, доказывая, что именно изменение человеком природы, превращение материального в идеальное в процессе познания и идеального в материальное
Тезис Дюгема-Куайна: недоопределенность
Тезис Дюгема-Куайна: недоопределенность Другая идея, часто называемая «тезисом Дюгема-Куайна», заключается в том, что теории не полностью определены фактами68. Множество всех наших экспериментальных данных конечно. А наши теории содержат, по крайней мере, виртуально,
Онтология
Онтология Фома стремился к синтезу веры и разума в форме гармонизации христианского Откровения и греческой философии (аристо-телизма). Но на этот синтез оказал влияние и неоплатонизм в форме, которую ему придал Августин. Причем наследие Аристотеля дошло до Фомы через
Онтология
Онтология (от греческого . род. падеж . —сущее и . —слово, понятие, учение)– учение о бытии как таковом; раздел философии, изучающий фундаментальные принципы бытия, наиболее общие сущности и категории сущего. Иногда онтология, отождествляется с метафизикой, но чаще
Глава 2. Связь между языком и онтологией в философии У. В. О. Куайна
Глава 2. Связь между языком и онтологией в философии У. В. О. Куайна Уиллард Ван Орман Куайн (1908–2000) является первым и крупнейшим представителем аналитической философии, родившимся в США. Но не только этим он выделяется среди участников этого философского направления.
Куайн о том что есть
Вещь сама по себе в концепциях Канта и Куайна
Куслий П. Вещь сама по себе в концепциях Канта и Куайна // Форум молодых кантоведов – М.: ИФ РАН, 2005
Вещь сама по себе в концепциях Канта и Куайна
Задаваясь вопросом о том, что существует, мы всегда стремимся обрести достоверное знание, на которое мы могли бы опираться для того, чтобы построить по возможности полную картину воспринимаемой нами реальности. Мы стремимся усмотреть законы в том, что нас окружает, с тем, чтобы, объяснив происходящее, мы могли предсказывать будущие явления. Коротко говоря, нам нужно объективное знание того, что есть.
Но каждый раз, когда кто-то предлагает объективное объяснение реальности и законов, по которой то, что есть, существует, может появиться и другой, который захочет данное объяснение опровергнуть. Этот человек предлагает конкурирующее объяснение реальности, отличное от первого, но также претендующее на объективность. Более того, объективность исходной теории может быть оспорена и самой реальностью, которая может внезапно измениться и перестать соответствовать предлагаемой теории. Получается, что объективизм неустойчив, ибо у разных людей может быть свое видение реальности, не говоря о том, что никто не знает наверняка, какой будет реальность в будущем. А единое и неопровержимое знание того, что есть, т.е. такое знание, с которым согласились бы все раз и навсегда, становится недостижимой целью.
Альтернативным выходом из создавшегося затруднения может показаться субъективизм, т.е. утверждение о том, что реальность такова, какой она кажется каждому отдельному человеку, а объективного знания не существует, также как объективно не существует ничего. Но здесь мы также сталкиваемся с проблемой, ибо наше заявление
о том, что все субъективно, само по себе претендует на объективность. Получается, что все относительно, и этот факт одновременно является абсолютным.
Таким образом, и в первом и во втором случае мы сталкиваемся с противоречием и в итоге оказываемся в замкнутом круге. Именно это обстоятельство и сделало онтологию одной из центральных тем философии вообще. Успеха достигает философ, способный данную проблему каким-то образом разрешить. Любой, кто берется за ее разрешение, однако, должен отдавать себе отчет в том, что конечной целью его предприятия должно стать получение хотя бы малой крупицы объективного знания о том, что есть. Иными словами, как ученые, мы всегда стремимся к объективному знанию, которое можно было бы транслировать.
Но ввиду описанных выше сложностей, связанных с неприемлемостью объективизма и субъективизма в чистом виде, необходимо понять то, что для сохранения объективного знания о реальности мы с неизбежностью должны его в некоторой степени сделать релятивным. Предметы не могут быть полностью независимыми от наблюдателя, так же как они и не могут полностью от него зависеть. Правильно прочертить границу между объективностью и субъективностью — вот задача философа.
Концепция Канта — один из лучших примеров решения проблем, связанных с онтологией. Канту, несмотря на то, что он вообще исключил онтологию, как проблематическую сферу, тем не менее удалось создать стройную систему, способную дать ответ на вопрос «Что есть?», который приводил всех предшествующих мыслителей к обширным рассуждениям о строении бытия. В XX веке проблемы онтологии зазвучали иначе, чем в XVIII, однако принципиальная проблема осталась. Кантовская система была во многом раскритикована и очевидно не могла отвечать запросам времени. Однако разрешение онтологической проблематики в аналитической философии XX века произошло именно а la Кант. Новым разрушителем онтологии явился американский философ Уиллард Ван Орман Куайн.
Целью данной работы является демонстрация сходства методов Канта и Куайна в рассмотрении вопроса об онтологии. Ключевым понятием, общим как для системы Канта, так и для концепции Куайна, позволяющим им достичь непротиворечивости, является понятие вещи самой по себе и ее понимание как предела[1]. Именно оно позволило Куайну повторить коперниканский переворот в аналитической философии XX века.
Одной из целей, которые Кант ставит перед собой в Критике чистого разума, является демонстрация того, что, когда мы наблюдаем вещи, мы на самом деле не усматриваем в них их неотъемлемые свойства, а всего лишь видим в них то, что сами способны увидеть. Иными словами мы видим не вещи, а свои собственные проекции на них. Собственно, в этом, как известно, и заключается тот самый коперниканский переворот, осуществленный Кантом. Кант доказывал, что то, какими мы воспринимаем вещи, зависит не от вещей, а от нас самих. Подобно Копернику, предложившему объяснять движение небесных тел, приписывая движение наблюдателю, Кант объяснил способ данности человеку вещей не свойствами, присущими вещам самим по себе, а особенностями человеческих способностей восприятия. Так он утверждал, что рассудок человека является критерием способа данности человеку вещей. Кант провозгласил существование правил рассудка, выраженных в так называемых априорных понятиях, с которыми все предметы опыта согласуются. Доказывается это, согласно Канту, только через демонстрацию того, как эти априорные элементы проявляются в эмпирическом опыте. Именно этой демонстрации и посвящена большая часть Критики.
Свой коперниканский поворот в философии, а конкретно в метафизике, т.е. выбор альтернативного способа объяснения и упорядочивания данной сферы, коренным образом отличающегося от всей предыдущей традиции, венцом которой стали работы Христиана Вольфа, Кант оправдывает прагматически. В предисловии ко второму изданию КЧР[2] он пишет, что его теория, в которой именно предметы должны сообразовываться с познанием, более успешно и лучшепозволяет разрешить задачу метафизики. Данная задача, в свою очередь, заключается в возможности получения априорного знания о предметах через понятия, а также в возможности удовлетворительного доказательства априорных законов, лежащих в основе природы. На протяжении всей книги Кант говорит о том, что именно его подход позволяет избежать многих противоречий, с которыми сталкиваются иные теории. Таким образом, задача Канта заключается в построении стройной и неизменной метафизической теории как науки.
В концепции Канта главными факторами, обусловливающими возможность опыта, являются формы чувственного созерцания, а именно пространство и время. Именно в пространстве и времени может восприниматься какой-либо опыт. Любое упорядочивание и организация опыта, какими бы они ни были, любая его данность, может
осуществляться только в пространстве и времени. Пространство и время, пишет Кант, являются условиями существования явлений. Правилами рассудка, упорядочивающими опыт, являются категории или, рассудочные понятия. Именно категориям подчинены все чувственные созерцания. Они даны лишь в той степени, в какой согласуются с категориями. Категории и формы чувственного созерцания не следует путать. Если пространство и время — это формы созерцания, т.е., как было сказано, условия возможности явлений, то категории — это формы мышления, которое происходит уже в рамках пространственно-временной обусловленности.
К так называемым высшим познавательным способностям человека Кант относит разум, способность суждения и рассудок. С помощью разума априорные понятия познаются, рассудок соотносит понятия с эмпирическим опытом, посредством способности суждения предметы непосредственно подводятся под понятия. Однако все вместе познавательные способности, пишет Кант, могут называться рассудком вообще. В данном случае нас интересует не столько проводимые Кантом разделения рассудка на области, сколько то обстоятельство, что все априорные понятия рассудка существуют исключительно для применения в опыте. Более того, несмотря на то, что данность чувственного опыта, согласно Канту, детерминируется свойственными человеку формами созерцания и мышления, именно чувственному опыту приписывается ключевое значение для метафизических исследований. Именно чувственный опыт является отправной точкой всякого исследования об априорном знании человека. Применение априорных понятий рассудка можно найти только в опыте, и все наше знание если и не берется полностью из опыта, то именно опытом инициируется.
Здесь возникает вопрос, каким образом опыту можно приписывать первичное значение, если он является не чем-то автономным, а всего лишь воплощением наших собственных проекций вовне. Иными словами, если строго следовать тому, что говорит Кант, то может получиться, что опыт играет незначительную роль, т.к. конструируется нашими познавательными способностями. Подобное понимание неминуемо ведет к солипсизму и всем связанным с ним противоречиям. Однако в системе Канта подобные затруднения не возникают. Согласно Канту, сфера чувственного опыта — это действительно сфера явлений. Явления с необходимостью сообразуются с тем, как мы их представляем. Однако вещи вообще не сводятся полностью к явлениям. Кант говорит о том, что явления это исключительно то, что мы можем познавать. Но существуют еще и вещи сами по себе,
недоступные для нашего познания. Именно введение вещей самих по себе (или вещей в себе) как понятий и спасает теорию Канта от солипсизма, т.к. получается, что существует не только то, что мы видим. Понятие вещей самих по себе исключает трактовку системы Канта в духе esse est percipi и тем самым снимает вопрос о солипсизме.
Однако введение вещей самих по себе ставит ряд не менее сложных вопросов. Главным из них является вопрос о том, на каком основании вообще возможно говорить о вещах самих по себе. Если человек в силу своих познавательных способностей может воспринимать только явления, то становится непонятно, откуда вообще возникает идея вещей самих по себе. Кант изящно выходит из этого затруднения, указывая на то, что сама сущность его коперниканского переворота содержит необходимость вещей самих по себе. Ведь, как уже было сказано, переворот заключался в приписывании человеческому рассудку свойств, которые, как ранее считалось, принадлежали вещам самим по себе. Здесь Кант вовсе не намеревался исключать вещи сами по себе полностью, т.е. отказывать им в существовании. Лишение вещей каких-либо самостоятельных свойств еще не значит их уничтожение. Подобное утверждение, как минимум, спорно и требует пояснений. Здесь и возникает понятие ноумена.
Во многих местах Кант пишет, что ноумен — это и есть вещь сама по себе. Ноумен, согласно Канту, нельзя воспринимать или познавать. Однако его можно помыслить. Это значит понимать данный термин в негативном смысле, т.е. безотносительно к созерцанию. Иными словами, в случае с вещами самими по себе речь не идет о чем-либо пространственном. Формы созерцания и формы мышления неприменимы к вещам самим по себе. Но мы с другой стороны все же о них говорим. Как можно говорить о том, что ни при каких условиях нельзя воспринять или распознать? Как можно говорить о том, о чем следовало бы молчать? Как можно понимать вещь саму по себе? Кант говорит, что непротиворечиво понятие вещи самой по себе можно понимать только как понятие границы (или предела) наших познавательных способностей. Ноумен, пишет Кант, это «демаркационное понятие»[3] . Таким образом, отпадает противоречие, связанное с реификацией вещи в себе.
На этом, однако, не все вопросы исчерпываются. Если даже рассматривать понятие вещи самой по себе как понятие границы познавательных способностей, что позволяет не приписывать ей свойства, присущие явлениям, тем не менее остается непонятным, как следует относиться к понятию границы. Ведь граница все же должна пролегать между чем-то и чем-то, даже если рассматривать ее как предел.
Ответом Канта на это возражение является утверждение о том, что область рассудка проблематически простирается за пределы сферы явлений[4]. Иными словами, рассудок может помыслить возможность того, что находится вне сферы его способностей. Данная способность рассудка никак Кантом далее не объясняется, да и не может объясняться, ибо тогда исследование перешло бы из сферы философии в сферу мистики. В таком виде его система обретает искомую стройность и законченность. Становится возможным говорить о вещах самих по себе без противоречия, указывая на то, что все воспринимаемое нами зависит от наших способностей восприятия, накладывающих на нас известные ограничения.
Уиллард Ван Орман Куайн известен главным образом как один из критиков Канта, оказавших сильное влияние на англо-американскую философию XX века. Суть позиции Куайна и его критики Канта заключается в непринятии им кантовского разделения суждений на аналитические и синтетические. Согласно определению Канта аналитическое высказывание — это высказывание, в котором предмету приписывается только то, что уже содержится в его понятии. Так высказывание «вещь протяженна» является аналитическим, поскольку в самом определении понятия вещи заложена ее протяженность. Аналитическое высказывание, по Канту, не продуцирует нового знания. Все остальные высказывания считаются синтетическими. Они связаны с опытом и способны сообщить новое знание. Примером синтетического высказывания будет фраза «данное тело твердое». Куайн оспорил такое разделение. Аналитические высказывания в кантовском смысле он разделил на два вида: тавтологические и синонимические. Примером первого вида будет высказывание «ни один неженатый мужчина не женат». Здесь мы имеем дело с чистой тавтологией, аналитичность которой неоспорима. Однако совсем иначе дело обстоит с высказыванием типа «ни один холостяк не женат». В данном случае «холостяк» и «неженатый» синонимичны, но не тавтологичны. Предлагая подробный разбор проблемы синонимии терминов[5] , рассмотрение которого выходит за рамки целей данной работы, Куайн показывает, что понимание синонимии лишь в смысле того, что два слова отсылают к одному и тому же предмету, недостаточно для ее исчерпывающего определения. В качестве дополнительного требования для возможности синонимии необходимо наличие
соответствующего семантического правила, т.е. правила использования языка, на котором высказывается суждение. Это, в свою очередь, увязывает определение синонимии терминов с правилами использования конкретного языка, который всегда связан с определенной концептуализацией опыта. В итоге получается, что невозможно установить синонимию терминов «холостяк» и «неженатый» без обращения к опыту (пусть даже косвенного). Таким образом, Куайн отвергает проведенное Кантом разделение и утверждает, что по-настоящему аналитическими могут быть только тавтологии. Все остальные высказывания неизбежно связаны с опытом.
Основываясь на сделанном выводе, Куайн говорит о взаимозависимости, существующей между языком и предметами опыта. Коротко говоря, согласно Куайну, предметы опыта зависят от языка, ибо именно в нем концептуализированы. Язык, в свою очередь, строится и развивается в соответствии с теми объектами, которые принимаются в нем как реально существующие. Теоретическая и онтологическая составляющие дополняют друг друга в едином организме концептуальной схемы. Концептуальной схемой может быть как научная теория, так и язык вообще. Согласно Куайну, всякую научную теорию следует рассматривать как комплекс, где предметы опыта неразрывны с объясняющими и концептуализирующими их понятиями. В концептуальной схеме понятия должны быть согласованы не только с опытом, но и между собой. Только это позволяет системе достичь внутренней законченности и согласованности. Поэтому для каждой концептуальной схемы справедливо будет сказать, что в ней теория зависит от предметов, а предметы от теории.
Две различных концептуальных схемы, согласно Куайну[6], не могут быть полностью соизмеримыми. Поэтому вопрос понимания того, что говорит человек, относящий себя к иной концептуальной схеме, сводится к вопросу перевода его терминов в наши. Однако полный исчерпывающий и однозначный перевод, утверждает Куайн, достигнут быть не может, именно из-за различной концептуализации предметов опыта в разных языках. Иллюстрацией этому является известный пример антрополога, прогуливающегося по острову в компании дружелюбно настроенного аборигена и видящего, как в кустах промелькнул заяц. Абориген, также заметив это, говорит: «Гавагай». Проблема перевода этого термина заключается в том, что антрополог не может однозначно сказать, что «гавагай» означает «заяц», ибо он не знает, на что именно указал абориген. Может быть, «гавагай» означает только часть зайца или же только зайца, мелькающего в кустах. Иными словами, для антрополога референция данного термина
остается непостижимой. Для понимания термина «гавагай», т.е. для его верного употребления, необходимо быть носителем языка аборигена, т.е. разделять его концептуальную схему.
Из сказанного вытекает, что не существует единого общего критерия, относительно которого можно было бы соотносить концептуальные схемы. Поэтому всякая внутренне согласованная концептуальная схема, согласно Куайну, является «физически эквивалентной» относительно любой другой. Выбор между различными схемами диктуется чисто прагматическими соображениями. Проще говоря, в случае с научными теориями выбирается та, которая является наиболее удобной и лучше других разрешает поставленные задачи. Таким образом, самым важным атрибутом всякой концептуальной схемы является ее структура, а не объекты, принимаемые ею в качестве существующих. Предлагаемый Куайном критерий предпочтения концептуальной схемы принято называть когерентистским.
В связи с этим может возникнуть законное предположение, что куайновский когерентизм является ничем иным, как релятивизмом. Ведь если у каждой концептуальной схемы свои предметы, а мы вольны выбирать эти схемы, руководствуясь прагматистским критерием, то выходит, что мы принимаем в качестве существующих только те предметы, которые нам удобно признавать таковыми для наших целей. А это значит, что на самом деле предметов объективно не существует, а все наше знание является своего рода самообманом. Куайн, однако, так не считает. Более того, релятивизм не является прямым следствием из его работ[7]. Куайн очень во многих местах предостерегает от подобной интерпретации своих идей, подчеркивая, что не сомневается в объективном существовании очевидных внешних объектов, таких как палки, дома, деревья, другие люди и т.д. Реальность вообще, согласно Куайну, не зависит от правил употребления языка, но реальность, провозглашаемая в том или ином языке, зависит[8].
Здесь, однако, возникает сомнение в возможности непровозглашенной в каком-либо языке, т.е. неконцептуализированной реальности. Сам Куайн неоднократно утверждает, что неконцептуализированного опыта не может быть. Весь воспринимаемый нами опыт, любой опыт, который мы способны запомнить, всегда концептуализирован. Некон-цептуализированный опыт запомнить нельзя, т.к. нечего запоминать. Но в таком случае необходимо объяснить, как возможна упомянутая неконцептуализированная онтология. В противном случае Куайн является безусловным релятивистом, для которого предметы не могут существовать отдельно от способа, которым мы их воспринимаем.
Надо сказать, что Куайн нигде не пишет о безусловном существовании некой вещи самой по себе, свободной от какого-либо нашего субъективного рассмотрения воспринимаемых нами предметов. Это тем не менее легко объясняется тем, что утверждать существование того, что нельзя воспринять, было бы просто абсурдным. Куайн выходит из данного непростого положения следующим способом. Он пишет, что концептуальная схема может быть изменена или, точнее, скорректирована, если того требует опыт, иными словами, если предлагаемое объяснение становится не до конца удовлетворительным. Именно в такой постоянной корректировке и заключается задача философа, да и любого другого ученого[9]. Наука, пишет Куайн, это концептуальный мост, позволяющий нам увязывать друг с другом переживаемые чувственные стимуляции, а также быть способными их предсказывать. Поэтому наиболее предпочтительной является та научная теория, которая наилучшим способом выполняет эту задачу по концептуализации. Ее призвание именно в этом увязывании и предсказании, а не в познании вещей такими, какие они есть на самом деле (что бы это ни означало). Все что у нас есть — это стимулы, которые мы объясняем. Стимулы, концептуализируемые в науке, являются границей, за пределами которой речь о какой-либо концептуализации некорректна. А о чем нельзя говорить, о том лучше молчать.
Можно сказать, что взгляды на онтологию Куайна восходят к кантовскому коперниканскому перевороту. Если у Канта критерием способа данности вещей являлись категории рассудка и коперниканский переворот был осуществлен в сторону так называемых познавательных способностей человека, то коперниканский переворот Куайна является лингвистическим. Язык подвергался пристальному рассмотрению философов задолго до работ Куайна. О значении языка в философском исследовании писали Юм, Милль, Фреге, Рассел и другие. Зарождение в начале XX века аналитической философии само по себе было связано с рассмотрением проблем семантики. Однако именно Куайн объявил о неразрывности и взаимозависимости семантики и онтологии. Именно он подметил, что исследования в области онтологии сводятся к исследованиям в области семантики. В этом указании и заключается суть кантианского метода, проповедуемого Куайном.
Однако Куайн идет дальше Канта. Кант стремился к построению единой, непротиворечивой и неизменной концепции, способной раз и навсегда разрешить вопросы онтологии. С этим стремлением к унификации и связана его трансцендентальная дедукция, т.е. отыскание в опыте указаний на категории чистого рассудка. Снимая различие между аналитическими и синтетическими высказываниями, Куайн утверждает возможность различных концептуальных схем. Иными словами, он следует за Кантом в том, что касается утверждения зависимости данности вещей от способа их концептуализации, но отходит от Канта, провозглашая многообразие концептуальных схем. Куайн, по сравнению с Кантом, кажется плюралистом.
Несмотря на это различие, системе Канта, так же как и системе Куайна, угрожает опасность скептицизма. При одностороннем рассмотрении Кант может показаться солипсистом, а Куайн релятивистом, поскольку оба ничего не говорят о свойствах, присущих вещам самим по себе, т.е. иными словами умалчивают об объективном и независимом существовании внешних предметов.
Как у Канта, так и у Куайна (хотя и менее четко), опасность скептицизма преодолевается через введение понятия вещи самой по себе и рассмотрение его как демаркационного понятия, т.е. как предела. Именно такое понимание вещи самой по себе позволяет говорить о несводимости предметов к способу их данности и при этом не становиться мистиками. Одни и те же предметы могут концептуализироваться разными людьми по-разному, и только введение вещи самой по себе как демаркационного понятия позволяет непротиворечиво рассматривать возможность различной данности людям предметов. Это неизбежно приводит Куайна к прагматизму. Если не существует единой общей концептуальной схемы, то выбор выпадает на самую согласованную и удобную в применении из имеющихся. Благодаря провозглашению такого натуралистического прагматизма Куайном был осуществлен переворот в философии, что привело к завершению классической аналитической философии. Оттенки прагматизма были свойственны и Канту, утверждавшему, что его систему стоит принять, ибо она разрешает проблемы онтологии лучше всех предшествующих теорий. Однако здесь не подразумевалось никакого плюрализма. С именем Канта, так же как впоследствии и с именем Куайна, был связан переворот в философии и отказ от предшествующей традиции.
Таким образом, рассмотрев онтологию Канта и Куайна, можно констатировать три сходных пункта. Во-первых, коперниканский переворот в онтологии, проведенный каждым мыслителем в
контексте своей философской традиции. Во-вторых, плюрализация Куайном в сфере лингвистической философии кантовского подхода с последующим приходом к прагматизму. И, наконец, в-третьих, рассмотрение обоими мыслителями понятия вещи самой по себе в качестве понятия предела, что обусловило согласованность и устойчивость их теорий.
[1] Куайн не использовал термин «вещь в себе», однако он часто говорил о вещах вообще, т.е. о том, что такое вещь, независимо от того, как она концептуализирована в языке. Именно в этом смысле понятие «вещи в себе» будет рассматриваться в данной работе относительно Куайна.
Лучшие книги Уилларда ван Ормана Куайна
Очередной выпуск библиотеки аналитической философии предлагает русскоязычному читателю ознакомиться с одной из наиболее известных работ У.Куайна, в которой осуществляется попытка синтеза американского прагматизма с методами аналитической философии. Для философов, логиков, лингвистов.
| ISBN: | 5-8163-0024-5 |
| Год издания: | 2000 |
| Издательство: | Логос, Праксис |
| Язык: | Русский |
Книга представляет собой первое опубликованное на русском языке издание избранных работ крупнейшеrо аналитическоro философа ХХ века Уилларда Ван Ормана Куайна. Публикуемая в данном издании основополагающая работа американскоrо философа «Слово и объект» внесла оrромный вклад в философию языка. Книга будет интересна не только для философов, но также и для лингвистов, психологов, специалистов в области коrнитивных наук и всех, кто интересуется современной философией. В приложении к книге публикуются статьи У.Куайна – «О том, что есть», «Две догмы эмпиризма» и «Натурализованная эпистемология»
| ISBN: | 978-5-88373-468-6 |
| Год издания: | 2016 |
| Издательство: | Канон+РООИ «Реабилитация» |
| Язык: | Русский |
В книге классика аналитической философии У.В.О.Куайна «От стимула к науке» рассматривается проблема формирования теоретического знания. Куайн показывает, каким образом, начиная со стимульных раздражений рецепторов, которые фиксируются в предложениях наблюдения, через посредство логико-математического аппарата формируется развитая структура научной теории. При описании этого процесса Куайн прибегает к своим широко известным идеям: холизм, онтологическая относительность, семантическое восхождение. Книга будет интересна философам, логикам, лингвистам.
| ISBN: | 978-5-88373-083-1 |
| Год издания: | 2008 |
| Издательство: | Канон+РООИ «Реабилитация» |
| Язык: | Русский |
Книга представляет собой классическое введение в совокупность вопросов, связанных с философской интерпретацией результатов современной формальной логики, ее основных понятий и методов. Для философов, логиков, лингвистов.
| ISBN: | 978-5-88373-349-13 |
| Год издания: | 2014 |
| Издательство: | Канон+РООИ «Реабилитация» |
| Язык: | Русский |
Монография У.Куайна «Преследуя истину» посвящена классическим философским вопросам об источниках и способах формирования достоверного знания. Вопросы об истинности знания рассматриваются в широком контексте стандартных проблем аналитической философии языка, связанных с референцией и пропозициональными установками. При решении этих проблем Куайн прибегает к своим широко известным идеям: холизм, неопределенность перевода, семантическое восхождение. Книга будет интересна философам, логикам, лингвистам.
| ISBN: | 978-0-262-67001-2 |
| Год издания: | 1960 |
| Издательство: | The MIT Press |
| Язык: | Русский |
Language consists of dispositions, socially instilled, to respond observably to socially observable stimuli. Such is the point of view from which a noted philosopher and logician examines the notion of meaning and the linguistic mechanisms of objective reference. In the course of the discussion, Professor Quine pinpoints the difficulties involved in translation, brings to light the anomalies and conflicts implicit in our language’s referential apparatus, clarifies semantic problems connected with the imputation of existence, and marshals reasons for admitting or repudiating each of various categories of supposed objects. He argues that the…
| ISBN: | 9780262670043, 0-262-17003-5 |
| Год издания: | 2000 |
| Издательство: | The MIT Press, A Bradford Book |
| Язык: | Русский |
«Some Pow’r did us the giftie grant / To see oursels as others can’t.» With that play on Burns’ famous line as a preface, Willard Van Orman Quine sets out to spin the yarn of his life so far. And it is a gift indeed to see one of the world’s most famous philosophers as no one else has seen him before. To catch an intimate glimpse of his seminal and controversial theories of philosophy, logic, and language as they evolved, and to hear his warm and often amusing comments on famous contemporary philosophers. From his beginnings in Akron, Ohio in the early 1900s, Quine takes us on a tour of over 100 countries over three-quarters of a century,…
| ISBN: | 0-674-87926-0 |
| Год издания: | 1981 |
| Издательство: | Belknap Press |
| Язык: | Русский |
This is a book to be savored, with a little something for a surprisingly wide variety of tastes. Here is Quine on the marvels of The Times Atlas, the virtues and vices of Mencken’s The American Language, the mixed blessings that result from flush times for academia, and the bleariness of Mortimer Adler’s vision of philosophy. Of course, Quine’s more familiar concerns are also represented, with most of the book’s twenty-six essays being devoted to various aspects of ontology, epistemology, semantics, and logic. Together they make a wonderful selection of fine, sparkling Quine.
| ISBN: | 0-674-80207-1 |
| Год издания: | 1969 |
| Издательство: | Harvard University Press |
| Язык: | Английский |
This is an extensively revised edition of Mr.Quine’s introduction to abstract set theory and to various axiomatic systematizations of the subject. The treatment of ordinal numbers has been strengthened and much simplified, especially in the theory of transfinite recursions, by adding an axiom and reworking the proofs. Infinite cardinals are treated anew in clearer and fuller terms than before. Improvements have been made all through the book; in various instances a proof has been shortened, a theorem strengthened, a space-saving lemma inserted, an obscurity clarified, an error corrected, a historical omission supplied, or a new event…