Что относится к классическим принципам заповедности

Что относится к классическим принципам заповедности

Матеріали цього сайту доступні лише членам ГО “Відкритий ліс” або відвідувачам, які зробили благодійний внесок.

Благодійний внесок в розмірі 100 грн. відкриває доступ до всіх матеріалів сайту строком на 1 місяць. Розмір благодійної допомоги не лімітований.

Реквізити для надання благодійної допомоги:
ЄДРПОУ 42561431
р/р UA103052990000026005040109839 в АТ КБ «Приватбанк»,
МФО 321842

Призначення платежу:
Благодійна допомога.
+ ОБОВ’ЯЗКОВО ВКАЖІТЬ ВАШУ ЕЛЕКТРОННУ АДРЕСУ

Після отримання коштів, на вказану вами електронну адресу прийде лист з інструкціями, як користуватись сайтом. Перевіряйте папку “Спам” , іноді туди можуть потрапляти наші листи

Заповедное дело Россиию Теория, практика, история

Также данная книга доступна ещё в библиотеке. Запишись сразу в несколько библиотек и получай книги намного быстрее.

Как читать книгу после покупки

Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли

По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее

Стоимость книги: 349 ₽
Ваш доход с одной покупки друга: 34,90 ₽
Чтобы посоветовать книгу друзьям, необходимо войти или зарегистрироваться Войти

• Объем: 1080 стр. 150 иллюстраций
• Жанр:э кология
• Теги:ж ивая природа, з аповедники, н ациональные парки, о храна природы, п риродные ресурсы, п риродопользованиеРедактировать

Шрифт: Меньше Аа Больше Аа

1.2. Принципы заповедности и развитие системы биосферных заповедников [13]

Понятие о заповедности в настоящее время по-разному употребляется и воспринимается даже специалистами. В широком смысле многие говорят об уровне и степени заповедности, рассматривая, кроме собственно заповедников, и другие формы территориальной охраны природы – заказники, памятники природы, охраняемые ландшафты и т. п. В узком же и более конкретном плане под заповедностью необходимо понимать не только полное исключение того или иного участка из всякого утилитарного хозяйственного использования, но и отсутствие непосредственного антропогенного воздействия. Именно такой смысл был вложен в термин «заповедник» классиками отечественной науки в начале XX века (В.В. Докучаевым, И.П. Бородиным, Г.Ф. Морозовым, Г.А. Кожевниковым и др.). Заповедность понималась ими как абсолютное невмешательство в природу, и этот тезис был принят советским природоохранным законодательством, хотя впоследствии неоднократно подвергался ревизиям.

Ныне заповедниками признаются территории, исключенные из хозяйственного использования в научных или культурно-просветительных целях [14] . Заповедность, как правило, обеспечивается правами землепользования на данный природный участок и прекращением воздействия людей, включая их пребывание, – в этом основное отличие заповедников от национальных парков, заказников и других охраняемых территорий. Разумеется, всевозможные формы глобального антропогенного влияния (загрязнение и др.) сказываются и на заповедных территориях, но прямое должно прекращаться.

К сожалению, классические принципы заповедности с большим трудом осуществляются в реальной действительности. Потребность человека в конкретной практической и преобразовательной деятельности столь велика, что идеи невмешательства в заповедную природу часто рассматриваются как консервативные, если не реакционные, они заменяются требованиями направленной регуляции и управления биоценозами подчас даже в тех случаях, когда для этого нет объективных условий и достаточной научной базы. Широкая общественность, а также большинство экологов неспособны в течение длительного времени, не вмешиваясь, наблюдать нежелательные с общепринятой точки зрения, изменения в заповедных биогеоценозах. Они стремятся воздействовать «в желательном направлении» на ход сукцессии, регулировать численность животных, их видовой состав, осуществлять «заповедно-режимные мероприятия» и т. д. При этом часто ссылаются на проявления хозяйственной деятельности вне заповедника, не считаясь с тем, что этот фактор становится уже общим глобальным фоном и должен рассматриваться наравне с природными.

Подавляющее большинство официальных положений о заповедниках (включая недавно принятые «Типовые положения», утвержденные в апреле 1981 г. Госпланом СССР и ГКНТ), включают в себя статьи, допускающие в заповедниках самую различную деятельность, направленную на «выполнение поставленных перед ними задач». В условиях существующей многоведомственности и отсутствия научно-методического центра эта формулировка, по существу, развязывает руки тем, кто видит в наших заповедниках специфические «заповедные хозяйства» (термин, получивший широкое официальное признание, несмотря на его юридическую неправомочность).

Хотя практически во всех заповедниках выделялись те или иные участки различного режима («зоны покоя», «зоны абсолютной заповедности», участки для ограниченного хозяйственного использования, экспериментальные и другие), официальное зонирование в научной литературе пока признается только для биосферных заповедников, где, по мнению большинства авторов, должно существовать как заповедное («срединное») ядро, так и обширная буферная зона, в которой изучается не только природа, но и воздействие различных форм землепользования. Вместе с тем, многочисленные попытки официального зонирования существующих заповедников всегда вызывали и вызывают резкую критику со стороны ученых, поскольку были, по существу, стремлением к передаче части заповедных площадей для экспериментальных или научно-хозяйственных целей. Новые «Типовые положения» зонирования заповедников не предусматривают.

Концепция биосферных заповедников рассматривается как более высокий этап охраны природы по сравнению с классическими консервационными принципами. «Научно-исследовательская деятельность в них, – пишут в журнале «Курьер ЮНЕСКО» (май 1981, с. 34) В. Лусиги и Д. Робертсон, – включает вопросы не только экологии флоры и фауны, но и рационального использования природных ресурсов… Выходя за рамки сохранения, концепция биосферного заповедника предусматривает активное изучение более широкого вопроса использования и преобразования человеком экосистем в целом». Такую постановку вопроса, которую разделяют и наши ведущие специалисты, можно только приветствовать, однако она показывает, что биосферные заповедники являются принципиально новой формой особо охраняемых природных территорий, сочетающей в себе лишь некоторые признаки заповедности с активной научно-хозяйственной деятельностью. Недаром указанные выше авторы пишут далее, что сам термин «заповедник» в данной концепции является неточным.

В самом деле, биосферные заповедники мыслятся как весьма обширные территории (участки биосферы!), позволяющие прежде всего изучать, контролировать и прогнозировать антропогенные изменения в биосфере как среде жизни людей. Задача сохранения генетического и экологического разнообразия биоты, что является главным для наших заповедников по действующему законодательству и подчеркнуто еще раз недавним Законом об охране и использовании животного мира, несомненно уступает здесь основную роль глобальному и региональному мониторингу.

На первоначальной стадии формирования сети отечественных биосферных заповедников, казалось бы, не подлежало сомнению, что они будут создаваться как крупные территориальные единицы в различных географических регионах страны. Конкретно намечалось создать шесть больших биосферных заповедников-станций, в частности, там, где государственных действующих заповедников не имеется – на Земле Франца-Иосифа, в Якутии и т. д. (Герасимов, Израэль, Соколов, 1976). Однако в последующем статус биосферных заповедников получили несколько давно созданных заповедников, преимущественно системы Минсельхоза СССР. Ныне большинство из них стоит перед сложной проблемой сочетания традиционных и привычных заповедных задач с новыми научно-хозяйственными концепциями, с необходимостью официального выделения зон различного режима, что противоречит новым «Типовым положениям», которые, кстати, совершенно не предусматривают ни статуса, ни самого понятия о биосферных заповедниках. А поскольку вовлечение окружающих заповедники территорий в буферную зону довольно сложно, наблюдается тенденция выделения этой зоны за счет заповедной площади, что опять же вызывает критику со стороны многих ученых и энтузиастов охраны природы. К тому же развертывание довольно сложных мониторинговых исследований и даже простое увеличение числа научных сотрудников в заповедниках неизбежно связано с дополнительными нагрузками на заповедные комплексы, с возрастанием фактора беспокойства.

Таким образом, нынешние тенденции возведения уже действующих заповедников в будто бы более высокий ранг биосферных станций нельзя признать правильным. Биосферные станции (такое многими принимаемое название более верное) должны составлять самостоятельную и отдельную категорию охраняемых природных территорий. Высокие ведомства, заинтересованные в создании биосферных заповедных станций (Академия наук СССР, Госкомгидромет СССР), безусловно в состоянии решить проблему их создания без использования системы действующих государственных заповедников, кроме, быть может, исключительных случаев, когда это вызвано особой необходимостью (Репетекский или Центрально-черноземный заповедники). Но и при этом недопустимы попытки изменить или ослабить режим заповедности в связи с развитием научно-хозяйственных и экспериментальных работ, которые должны осуществляться только за пределами действующих заповедников (в крайних случаях – в их охранных зонах). В нашей стране достаточно территории, чтобы развернуть сеть биосферных станций без ущерба для заповедного дела страны.

Необходимо учитывать, что и обычные, и биосферные заповедники могут плодотворно осуществлять свои функции только в составе всей системы особо охраняемых природных территорий (Реймерс, Штильмарк, 1978). При ее формировании нужно действовать так, чтобы повышать, а не понижать степень охраны или заповедности в широком смысле слова. Организация же биосферных заповедников пока грозит пойти по другому пути, и эту опасность необходимо вовремя увидеть и устранить. Разумеется, все сказанное не снижает важности проблемы скорейшего развития общегосударственной системы биосферных заповедников-станций, имеющих первостепенное научное значение при решении многочисленных проблем охраны окружающей природной среды.

1.3. Проблемы оптимального размещения заповедных территорий в РСФСР [15]

Под заповедными территориями согласно законодательству следует понимать участки земельного и водного пространства, изъятые из хозяйственного использования в научных и культурно-просветительных целях. Реально к ним относятся территории государственных заповедников и отдельные участки других особо охраняемых объектов, если их заповедный режим юридически и фактически обеспечен (например, заповедно-охотничьих хозяйств, национальных парков, памятников природы).

Формирование сети заповедников Российской Федерации характеризуется неравномерностью и существенными колебаниями по отдельным периодам. Первый заповедник России (Саянский) был создан в 1915 г. В 1925 г. в РСФСР (по современному административному делению) имелось 8, в 1935 – 29, в 1945 – 39, в 1955 – 21, в 1965 – 27, в 1975 – 38 заповедников. На 1.03.1985 г. в Российской Федерации действуют 55 заповедников общей площадью 12 909 317 га и три природных национальных парка.

Развитие заповедной системы осуществлялось преимущественно на регионально-географическом принципе, первоначально предложенном еще в начале нашего века (В.П. Семенов-Тян-Шанский, Г.Ф. Морозов и др.), а в последующем – уточненном и детализованном (Лавренко и др., 1958; Зыков, Нухимовская, 1979). Однако существенное влияние на этот процесс оказывали различные экономико-хозяйственные и другие моменты, в частности, необходимость особой охраны тех или иных ценных животных, стремление к сохранению уникальных объектов, элементы местного патриотизма и т. п. Серьезный ущерб заповедной системе был причинен реорганизацией 1951 и 1961 гг., когда сеть охраняемых территорий была существенно сокращена.

Последние два десятилетия характеризуются рядом положительных сдвигов в процессе формирования сети заповедных территорий. С начала 70-х годов осуществляется специальное проектирование заповедников (проектно-изыскательские экспедиции Главохоты РСФСР). С 1976 г. организация заповедников включена в народно-хозяйственные планы, учреждена статистическая отчетность. Определенную роль сыграла разработка генеральной схемы рационального размещения природоохранных и охотхозяйственных объектов в РСФСР (Семкин, Штильмарк, 1981).

Показатели роста заповедной сети существенно возросли за две последние пятилетки. С 1976 г. в РСФСР организовано 17 новых заповедников общей площадью свыше 7 млн. га (свыше половины всей заповедной территории Федерации). Из них четыре расположены в горах юга Сибири (Саяно-Шушенский, Витимский, Олекминский и «Азас»), два – в зоне тундры («Остров Врангеля» и Таймырский), два – в европейской тайге (Костомукшский и Нижне-Свирский), два – в Западной Сибири («Малая Сосьва» и Юганский), два – в акватории и на островах Тихого океана (Дальневосточный морской и Курильский), по одному – в Средней Сибири (Центральносибирский), на севере Дальнего Востока (Магаданский), в высокогорьях Кавказа (Кабардино-Балкарский) и европейской лесостепи («Лес на Ворскле»). Расширены территории Жигулевского, Кандалакшского, Комсомольского, Хинганского, Кроноцкого и Лапландского заповедников.

Как видно из этого перечня, общий и количественно значительный рост заповедной системы происходит в основном за счет отдаленных труднодоступных регионов, преимущественно горных и таежных ландшафтов, между тем как наиболее уязвимые и нуждающиеся в особой охране природные комплексы заповедниками не обеспечены. Подготовлены проекты новых, очень крупных по размерам заповедников – Верхне-Тазовского (1,2 млн. га), Усть-Ленского (1,5 млн. га), проектируются Байкало-Ленский, Баджальский и некоторые другие горно-таежные резерваты.

Не ставя под сомнение целесообразность заповедания участков пионерного или предпионерного освоения, в частности региона БАМа, необходимо подчеркнуть отсутствие или острый недостаток заповедников в ряде обжитых местностей. Как и прежде, первостепенной задачей остается выделение заповедных участков в зоне степи и лесостепи, в центральных районах страны. Не удалось и, вероятно, уже не удастся восстановить такие важные для охраны природы заповедники, как «Тульские засеки», «Клязьминский», «Бузулукский Бор», «Пензенский». Из пяти заповедников Подмосковья ныне существует только один, площадь которого не расширена, хотя предложений об этом было множество. Все попытки организации заповедников в степях как Европейской, так и Азиатской частей РСФСР пока безуспешны. Безрезультатно закончилось проектирование Ростовского и Оренбургского степных, Хакасского и Тувинского горно-степных заповедников, не реализуются многочисленные предложения ученых о заповедании последних степных участков в центральной части РСФСР (Данилов, Нухимовская, Штильмарк, 1983). Весьма проблематичным остается создание заповедников в Дагестане, в Малоземельской тундре, на арктических островах, в Даурии, на Сахалине и ряде других местностей, где необходимость их особенно велика. Не создан заповедник на озере Ханка.

В этих условиях наметившаяся тенденция организации гигантских по размерам таежных и тундровых заповедников вызывает определенное беспокойство, поскольку создает опасную иллюзию стремительного развития всей системы заповедников в целом. Установка проектировщиков на большие площади послужила причиной ряда неудач, кроме того, возникают серьезные трудности с охраной чрезмерно крупных и отдаленных заповедников. Наконец, увлечение заповеданием чрезмерно больших площадей не имеет под собой достаточно серьезных научных обоснований и таит в себе определенную угрозу для принципов заповедности и заповедного дела в целом.

Что касается национальных парков, то они в РСФСР подчиняются органам управления лесного хозяйства и, по существу, не имеют пока заповедного режима даже на особо охраняемых участках. В соответствии с лесным законодательством в лесах могут выделяться заповедные лесные участки, резерваты и другие особо охраняемые территории, но эти возможности на практике реализуются еще весьма слабо. Не приведены в соответствие с новыми законодательными актами и многочисленные памятники природы России, на многие из которых должен быть распространен подлинный заповедный режим. Однако это может оказаться реальным только для конкретных, ограниченных по площади объектов, а не для обширных территорий, как правило используемых для тех или иных практических целей (в частности, туризма и отдыха).

Оптимизация размещения заповедных территорий требует не только серьезного научного обоснования и существенного улучшения практики проектирования, она может быть реально осуществлена только при условии изменения ныне действующего природоохранительного законодательства, в частности, порядка изъятия и отвода земель для целей охраны природы. Необходима разработка общесоюзных Основ законодательства по всем категориям особо охраняемых природных территорий, а также решение давно назревшей проблемы их организационно-административного подчинения.

1.4. О концепциях особо охраняемых природных территорий и принципе заповедности [16]

Создается впечатление, что серьезной дискуссии призывы к разработке новых концепций особо охраняемых природных территорий (ООПТ) не вызвали. Это связано прежде всего с несвоевременностью постановки данных проблем в условиях социально-политической нестабильности (достаточно сослаться на неопределенность земельного законодательства, без чего невозможно определение статуса любых форм ООПТ). Поэтому многие рассуждения по теме предложенной дискуссии носят отвлеченный характер, это относится и к данному тексту.

Со времени публикации известной монографии (Реймерс и Штильмарк, 1978) научное направление, посвященное разработке системы ООПТ (названное Реймерсом «сепортологией»), получило довольно серьезное развитие в нескольких направлениях. Прежде всего это существенное расширение категорий и форм охраняемых территорий, среди которых следует выделить ОПТ, создаваемые не только на экологических или биогеографических (ландшафтных) принципах, но и на социальной основе («этнические» и/или «экоэтнические территории, земли традиционного освоения», «родовые угодья» и т. п.). В различных списках и таблицах формы ООПТ, выделяемые в разработках некоторых авторов и даже в официальных документах, приближаются к сотне…

Учение об охраняемых природных территориях вызвало появление большого числа специальных обзоров, а соответственно, и разнообразных публикаций – от тезисов и статей до больших монографий (чтобы не перегружать данный текст, ссылки на соответствующую литературу мы, за редкими исключениями, не приводим).

Н.Ф. Реймерс предложил перейти от принципа «каждому региону – свой заповедник» к формированию региональных систем ООПТ, обеспечивающих экологическое равновесие данного района. Н.А. Соболев (1998) сформулировал положение о том, что «росту нагрузок на природу должно соответствовать адекватное развитие системы ООПТ» (назвав его правилом Реймерса-Штильмарка. – Ред.).

В развитие данных представлений возникли понятия о таких территориальных комплексах, как «районы особого природопользования», «территории природного наследия», а в самое последнее время стали очень модны термины «экологический каркас» и «экологическая сеть», причем в основе этих трактовок лежат именно различные ООПТ. В сочетании с принятым в 1995 г. законом РФ об охраняемых природных территориях все это предоставляло весьма широкий фронт работ ученым, специалистам и энтузиастам охраны природы как в центре, так и на местах, использовалось в официальных служебных документах при дублировании указанного закона в областях, краях и республиках РФ, увеличивало поток информации.

На фоне столь явной «сепортологической эйфории» не хотелось бы выражать скептицизм и сомнения, но время идет, а попыток критического анализа не предпринимается, лишь множатся публикации с возрастающим количеством всевозможнейших охраняемых территорий, свидетельствуя об очередных экологических достижениях. Между тем оглядеться стоит.

Еще в период работы с Н.Ф. Реймерсом меня более всего смущали мысли о наличии или отсутствии граней между «особо охраняемыми» и хозяйственно используемыми территориями. Прежде всего вспомним своего рода афоризм о том, что «неохраняемых природных территорий в СССР нет». Есть ли они в нынешней России – вопрос спорный, однако можно с полным основанием утверждать, что сегодня четкой грани между «особо охраняемыми» и хозяйственными территориями не существует. Более того, ее не существовало никогда. С начала нашего века, со времени самых первых классификаций охраняемых территорий и объектов (Соловьев, 1918), к таковым относили хорошо организованные охотничьи хозяйства, различные питомники рыбы и дичи, зоопарки и зоофермы. Хотя весьма известный термин «заповедно-охотничьи хозяйства» сам по себе вызывал серьезные возражения и был официально отвергнут, все знают, что территории высокоразрядных охотхозяйств подчас охраняются куда лучше, нежели иные заповедники, в то же время отдельные «избранные» лица охотятся там абсолютно бесконтрольно. И отнюдь не только такие, но и почти любые организованные предприятия способны сочетать всевозможные виды хозяйствования с реальными формами как рационального природопользования, так и с различными категориями территориальной охраны природы (постоянные и временные заказники, «зоны покоя», «микрозаповедники» и т. и. – примеров тому слишком много, чтобы их приводить).

Проще говоря, здесь наглядно проявляется экологическая культура, которая сама по себе является частью культуры общечеловеческой. Подлинно рациональное природопользование безусловно вмещает в себя весь спектр задач, стоящих перед современными системами ООПТ, за исключением участков абсолютной заповедности (см. ниже).

Глядя правде в глаза, разве правомерно относить к особо охраняемым природным территориям такие общепринятые их категории, как зеленые зоны вокруг наших крупных городов? Взять хотя бы столицу, где почти весь лесопарковый зеленый пояс густо заселен (плотность 8,4 чел./га), почти половина его урбанизирована. Напомним, что ранее существовавшие в Московской области заповедники не восстановлены (так же как близкие к Москве «Тульские засеки» и Клязьминский), а проекты новых в Подмосковье были отвергнуты. С большими сомнениями мы включили в перечень ООПТ леса 1-й группы и полезащитные лесные полосы, в которых ведутся самые разнообразные хозяйственные мероприятия от выпаса скота и сбора плодов до сплошных рубок («восстановительных» и др.), между тем к ним, вместе с зелеными зонами, относятся обширные площади в списках ООПТ. Подобные примеры нетрудно продолжить. Ведь работники охотничьего, рыбного, лесного, сельского хозяйства и даже многих отраслей промышленности вполне способны регулировать использование предоставленных им природных территорий и ресурсов. Всегда ли при этом есть необходимость их ограничения системами ООПТ, причем чаще всего иллюзорными и недееспособными? Хороший хозяин не станет уродовать свой дом, неизбежно подрывая тем самым собственную экономику.

К сожалению, даже общепризнанные формы ООПТ – такие, как памятники природы, заказники и национальные парки, – пока не выдерживают строгой проверки на соответствие их природоохранному назначению. Что касается заказников и памятников природы, то относительно действенны среди них только те, которые имеют федеральный статус, тогда как «местные» чаще всего существуют лишь на бумаге, не имеют реальной охраны, причем так называемые охотничьи заказники (численно преобладающие) вообще юридически неправомочны и не вписываются в действующее законодательство. Не являясь, как правило, землепользователями, даже федеральные заказники (не говоря уже о местных) не в состоянии реально противостоять горе-хозяйственникам и разного рода природоразрушителям.

Наши национальные и природные (региональные) парки находятся, по сути, только в стадии становления. Эта форма ООПТ представляется нам наиболее важной как в природоохранном, так и в социально-общественном плане, однако, подчиняясь местным органам лесного хозяйства (или же администрации), они, по существу, также не выполняют своего высокого предназначения. Сказывается их неестественная и обоюдовредная конкуренция с заповедниками, вольно или невольно подогреваемая теми, кто отождествляет две эти принципиально различные категории ООПТ, стремится к сближению их исходно различных функций (не станем здесь это детально обосновывать). Важно подчеркнуть, что все многочисленные лозунги о значимости ООПТ в экологической пропаганде, в экопросвещении, об их роли «как гордости и символа нации» полностью относятся именно к национальным и природным паркам, но не к заповедникам, о которых надо знать все, но далеко не всем и каждому. Парки – для красоты и славы, заповедники – во имя великой пользы и ради будущего. Понимание этой существенной разницы между заповедниками и парками есть надежный признак подлинно экологического мышления. Подобно тому как не может быть «заповедного фонда» вне соответствующих территорий, заповедник не должен принимать на себя никаких функций по обслуживанию населения.

Сложившееся неестественное положение во многом обусловлено всей историей нашего заповедного дела: национальные парки в России стали появляться на полвека позднее заповедников, которые отчасти были вынуждены брать на себя их задачи. Недаром и прежде, и в наше время не раз предлагалось преобразовать некоторые наши заповедники в национальные парки (в прошлом – И.И. Пузанов, недавно – А.А. Никольский). Мне представляется, что в настоящее время нельзя понижать статус таких старых заповедников, как Кавказский, Тебердинский, Кроноцкий, «Столбы», хотя и приходится вычленять в них участки для регулярного посещения туристами. Более закономерно придать статус национальных парков таким недавно созданным заповедникам в средней полосе России, которые не в состоянии соблюдать заповедный режим уже в силу своего географического и социального положения – прежде всего из-за конфликтов с местным населением. Это, в первую очередь, «Брянский лес» (причем национальный парк может занимать гораздо более обширные площади, чем нынешний заповедник, в частности включать лесные участки, связанные с партизанским движением), Керженский, «Калужские засеки», Воронинский, «Большая Кокшага», а из старых – «Лес на Ворскле» и Воронежский, который также может существенно увеличить свои размеры. Конечно, каждый из этих парков должен иметь заповедные зоны. Можно напомнить – мне пришлось быть тому свидетелем, – что ряд дальневосточных заповедников предлагался именно в качестве «пригородных» и «парковых» (Большехехцирский, Комсомольский, Хинганский и Зейский). Именно из-за официального статуса пришлось менять в 70-е годы расположение Комсомольского заповедника, «отселяя» его подальше от города. Можно ли сегодня признать нормальным полное отсутствие национальных парков на юге Дальнего Востока при наличии там довольно обширной заповедной сети? Что же касается дальневосточных и сибирских заповедников-гигантов (Командорский, Большеарктический, Таймырский и др.), то их надо рассматривать как своеобразные резервы неосвоенных территорий, «законсервированных» на будущее.

Из всех конкретных предложений нам представляется наиболее серьезным мнение А.А. Никольского о создании специального государственного органа для управления заповедниками и национальными парками при Правительстве РФ. По сути, то же самое недавно предлагал А.В. Яблоков в проекте концепций экологической политики России. Им рассматриваются варианты организации самостоятельного комитета («Гос(Рос)Комитет по национальным паркам, заповедникам и редким видам») при Федеральном Правительстве (Яблоков, 1998). Правда, комментируя такого рода предложения, начальник

Управления заповедного дела Госкомэкологии В.Б. Степаницкий проявил немалый скептицизм, хотя и поддержал их в принципе. Надо надеяться, что рано или поздно высшие эшелоны власти осознают исключительную значимость национальных парков и заповедников как подлинных хранителей природных богатств нашей страны и уделят им должное внимание. Но для этого требуется приложить большие усилия, причем в первую очередь – именно тем, кто сегодня возглавляет наше заповедное дело.

Самое же трудное и важное – вернуть исходный смысл понятию «заповедность» – полному прекращению всех форм хозяйственной деятельности, под какими бы благовидными предлогами она ни велась. Именно эйфория в развитии территориальной охраны природы привела к тому, что различные системы ООПТ фактически слились с хозяйственными формами, а подлинная заповедность оказалась почти утраченной. Этому способствуют иные сверхусердные международные контакты, при которых в силу тех или иных вынужденных обстоятельств наши специалисты предпочитают использовать зарубежный опыт, забывая о собственном и подчас пренебрегая отечественными принципами заповедного дела. Важнейший из них – принцип невмешательства, хотя он отнюдь не означает процветания природы. При длительных процессах динамики биоценозов и их сукцессии он может приводить к внешне неприглядным этапам, но пусть об этом судят потомки! Абсолютные заповедники и резерваты есть единственная «внехозяйственная» форма ООПТ, и грозящая ныне ее утрата совершенно недопустима.

Только осознав принципиальную разницу заповедников и национальных парков, будущее управление этими учреждениями («Роскомзаповедник») сможет найти верное соотношение между их задачами, структурами и всей деятельностью. Научное подразделение сосредоточится на заповедниках, ибо именно научная функция должна оставаться для них ведущей, тогда как вся эколого-просветительская, «музейная» и экотуристическая (рекреационная) деятельность переместится на развивающуюся систему национальных парков. Они должны преобладать над заповедниками, превосходя их и в количестве, и в площади. Более того, национальные парки в условиях рыночной экономики и при правильной постановке дела способны материально поддерживать строго бюджетные «бездоходные» заповедники. Что касается их дифференциации, а также других форм ООПТ (биосферных резерватов, заказников, памятников природы), пока можно сказать только одно: пусть время покажет!

13. Всесоюзное совещание: Биосферные заповедники. Современное состояние и перспективы развития. Тезисы докладов. Пущино, 1981. С. 20–24.

14. Следует учитывать, что помимо природных заповедников существуют ещё историко-культурные, в также промежуточные формы между этими категориями (историко-архитектурные и природные музеи-заповедники, например, Соловецкие острова).

15. Теоретические основы заповедного дела: Тезисы докладов Всесоюзн. совещ., Львов, 18–19 декабря 1985 г. М., 1985. С. 313–316.

Четвертая идеология заповедного дела

Будем двигать прогресс. Думаю, что статья В.Е. Борейко вызовет немалый интерес и жаркие дискуссии. Лично я в ней нахожу целый ряд исходных положений и выводов, которые считаю ошибочными.

Наука и заповедность

В.Е. Борейко, к сожалению, исходит из определения науки как удовлетворения собственного любопытства. Но почему наука не может служить охране дикой природы? Он видит только нерадивых заповедницких “мэнэесов”, занимающихся сякой-такой наукообразной деятельностью, чтобы хоть как-то оправдать получаемую зарплату. Но можно привести и множество других примеров — когда ученые платили своими жизнями за постижение истины. Согласитесь, дороговатая цена для удовлетворения тривиального любопытства. И если инквизиторам удалось сломить Галилея, то Джордано Бруно и многие другие не отреклись от своих идей.

Вклад Бернгарда Гржимека в мировую охрану природы трудно переоценить. Только своими книгами он привел в природоохранное движение тысячи, если не миллионы людей. На легком одномоторном самолете Б. Гржимек прилетел вместе с сыном в Восточную Африку, и сын, увы, остался там навечно. Михаэль погиб, когда самолет столкнулся в воздухе с грифом. Он не катался и не любовался пейзажами. С самолета проводились учеты копытных и изучались пути их миграций. Благодаря этому и появился всемирно известный национальный парк Серенгети.

Можно вспомнить Джой Адамсон, Льва Капланова и многих других, но суть не в конкретных именах. Не только любопытства ради месят ученые грязь болот или песок пустынь, подчас рискуя жизнью. Сам прогресс в деле охраны природы стал возможен лишь благодаря их подвижнической деятельности.

В нескольких своих работах В.Е. Борейко утверждает следующее: “Экологическая этика в определенной степени расходится с экологией. Экология говорит то, что есть. Экологическая этика — то, что должно быть. Пора определиться, в чем состоит цель заповедников, для чего они создаются: для охраны дикой природы или ради науки? Союз “и” дальше невозможен”. (Борейко, 1998а, 1998б). Но вся штука в том, что союз “и” тут и не нужен. Без науки никакая охрана природы просто невозможна. Экология говорит не только “то, что есть”, но и как достичь того, “что должно быть”. Охрана природы сродни медицине, только рассматривает она не отдельный организм, а системы более высокого уровня. Чего стоит здравоохранение без медицинской науки? Медики ведь изучают человеческие болячки для того, чтобы лечить людей. Ну зачем опускаться до уровня дремучего обывателя, свято уверенного в том, что хирург копается в его внутренностях лишь затем, чтобы написать диссертацию? Дал таблетку — и отвали! Увы, в жизни все несколько сложнее.

Скальпелем можно сделать операцию и спасти человеку жизнь, а можно и перерезать горло или вскрыть вены. Вопрос в том, в чьих руках он находится. Вот тут уже и нужны этические нормы. Но сами по себе они не могут заменить медицину. А ведь биоценоз, а тем более биосфера, устроены многократно сложнее, чем человеческий организм. Экология и есть анатомия и физиология биосферы, а охрана природы — биосферная медицина.

Да, наука и охрана природы далеко не всегда идут по одной дорожке. Но есть наука вообще, и есть наука об охране природы. Зачем все сваливать в одну кучу? Мелиорацию, создание гигантских каналов и водохранилищ, вырубку лесов тоже “освятили” ученые. Но при чем тут наука в заповедниках? Во время Второй Мировой войны немецкие и японские ученые проводили эксперименты на людях. Это позорное пятно, но это не повод для того, чтобы предать анафеме всю физиологию и медицину и не пускать медиков в больницы, на курорты, в санатории. Равно как “подвиги” инквизиции в прошлом — не повод, чтобы отказываться вообще от христианства.

А о том, что биологи не всегда в ладах с охраной природы, говорили давно и многие. Могу вспомнить, например, довольно-таки “ударную” статью Ф.Р. Штильмарка (1985) в журнале “Природа и человек”, выступившего против “видных” экологов, несмотря на “парадоксальный дуализм его позиции”. Опубликована она, кстати, еще до официального провозглашения гласности и перестройки.

Но точно так же не в ладах с охраной природы может быть и столь превозносимая В.Е. Борейко эстетика. Само по себе восхищение красотой живого существа еще не означает стремления его сохранить. Можно любоваться цветком и сорвав его, чем большинство людей и занимается. Именно эстетическая ценность привела к тому, что многие виды растений попали в Красную книгу (Грищенко, 1997). Да и животным немало достается — эстетическая ценность меха и перьев, например. И как быть с “эстетикой убийства”, о которой пишет А.А. Никольский (1999)? Долой эстетику ради этики?

Любой человек, достаточно близко знакомый с нашей заповедной системой, может привести тьму примеров того, как браконьерством на заповедных территориях занимались работники охраны и администрация. Что, не было “сафари” с вертолетами в некоторых российских заповедниках? Так что, из-за этого вообще отказаться от штата сотрудников и охраны территории? Да и вообще, охрана ведь сейчас осуществляется для человека, не для самой природы. Давайте, в связи с этим, ее ликвидируем, может природе от этого станет легче.

Не понимаю, зачем вообще науку противопоставлять этике. Наука должна быть этичной — вот и все. С тем же успехом этику можно столкнуть с любым другим видом человеческой деятельности. Поскольку множество людей гибнет в дорожно-транспортных происшествиях, нужно запретить все виды транспорта. Многие чиновники берут взятки — значит нужно ликвидировать все государственные структуры. Образование наше сильно хромает в плане этики — к черту школы и университеты и т. д., и т. п.

В погоне за эффектными кадрами режиссер фильма может себе позволить сжечь живое дерево или снимать сцены гибели животных на охоте. Но никому не придет в голову снимать картину реальной казни или в роли Набоковской Лолиты использовать в постельной сцене действительно двенадцатилетнюю девочку. Достоверностью приходится жертвовать ради моральных принципов. Такой фильм снять, конечно, можно, но за “Оскаром” или “Золотой пальмовой ветвью” с ним лучше не высовываться. Не поймут. Этические принципы биоцентризма вполне начинают работать уже и в кинематографе. В титрах сейчас нередко можно увидеть фразу: “При съемках фильма ни одно животное не пострадало”.

То же самое относится и к научным исследованиям в заповедниках. Они должны строиться на определенных этических принципах. Этика отношения к живой природе важна для науки вообще. Заповедники — это лишь частный случай. Можно написать дипломную работу по питанию ворона, перестреляв всех воронов в округе. А можно информацию добыть и другим путем. Важна разработка щадящих методов исследования. И природоохранная общественность должна стимулировать ученых к этому, а не отметать науку с порога. Еще недавно орнитологи проводили изучение фауны птиц какого-либо региона с ружьями в руках. Пребывание вида на его территории считалось доказанным, если он был здесь добыт. Доказательствами служили чучела и тушки. Но сейчас все больше используются другие подходы. Далеко не во всех случаях удастся избежать добычи животных, но уже на стадии планирования исследований можно определиться, насколько это необходимо, нельзя ли использовать иные методы, не будут ли попутно гибнуть другие виды и т. п. Профессионализм и добрая воля ученых помогут уменьшить бессмысленную гибель живых существ. В этом я совершенно согласен с А.А. Никольским (2000).

А что касается нигилистического отношения к науке, которое в последнее время все больше звучит в публикациях радикальных природоохранников, то нельзя не согласиться с К.М. Эфроном (1998): “. безграмотная “охрана природы” смерти подобна”.

Приоритеты в охране природы

У В.Е. Борейко охрана дикой природы и заповедное дело оказываются выдранными из общего контекста охраны природы, из-за чего многие вещи выглядят абсурдными. Нужно сначала четко определить приоритеты и иерархию целей, из которых и нужно исходить. По моему мнению, высшей целью является сохранение богатства и разнообразия живой и неживой природы на Земле во всех ее проявлениях. Это, кстати, вполне соответствует основным положениям “глубинной экологии” (deep ecology) Арне Нэсса (Борейко, Поминова, 2000; Наэсс, Сессинс, 2000). Сохранение участков дикой природы, создание охраняемых природных территорий является одним из путей для достижения этой цели.

Я ничего не имею против того, чтобы создавались “святилища дикой природы”, сверхзаповедники или как их еще называть. Но при условии, что будут существовать и нормальные “научные” заповедники. Поскольку же новая концепция преподносится как идеология для заповедного дела вообще, давайте разберемся, чего мы хотим достичь. Заповедники важны для сохранения не только участков природы в дикости и свободе, но и определенных экосистем, уникальных природных объектов, редких видов.

Я уже писал, что конкретный заповедник нужно рассматривать не как остров в океане, а как часть совокупности охраняемых природных территорий (Грищенко, 1998). В таком случае гораздо легче разрешаются многие тупиковые ситуации. По моему мнению, глобальные стратегические задачи могут ставиться лишь перед целой системой охраняемых природных территорий. Каждая же из них в отдельности должна иметь задачи более конкретные. Этими задачами и должна определяться тактика нашей деятельности. Если в заповеднике обитает популяция какого-нибудь исчезающего вида, то при необходимости мы должны принять меры для ее спасения, хотя и придется нарушить “принцип невмешательства”. Степень этой необходимости можно определить только в системе охраняемых природных территорий в целом. Если данный вид охраняется и в других заповедниках, а вмешательство чревато серьезными последствиями для экосистемы, то этого лучше не делать. Но когда мы имеем дело с последней свободноживущей популяцией вида в мире, а для ее спасения нужно пожертвовать чем-то более тривиальным, то постановка вопроса о вмешательстве уже вполне правомерна. Аналогичным образом, если заповедник охраняет, например, уникальную колонию морских птиц, мы должны принять меры для ее спасения, даже когда ей угрожает гибель от вполне природных явлений — затопление острова при подъеме уровня моря и т. п. Так, на островах Черноморского заповедника гнездится около 90 % мировой популяции черноголовой чайки (Зубакин, 1988). Для сохранения этих островов допустимо вмешательство, какие бы природные процессы им не угрожали.

Еще один пример, менее “катастрофичный”. В заповеднике обитает последняя свободноживущая популяция исчезающего вида. Можно восстановить его на других территориях, но для этого нужно изучить особенности экологии и лимитирующие факторы. Если хранители “святилища дикой природы” станут в позу — “Не могу поступаться принципами”, вид будет обречен на угасание. Такая ситуация вовсе не теоретическая, примеров можно найти сколько угодно. Азиатский лев остался в природе только в одном месте — в национальном парке “Гирский лес” в Индии. Единственное дикое стадо равнинного зубра к началу XX века сохранилось в Беловежской пуще. Американский журавль гнездится только в национальном парке Вуд-Баффало в Канаде. И еще вопрос: допустимо ли расселение исчезающего вида с территории с режимом абсолютной заповедности? Или обратная ситуация — реакклиматизация здесь ранее исчезнувшего вида? Ведь лошадь Пржевальского да и того же зубра можно вернуть в дикую природу.

С перелетными птицами еще сложнее, их нужно охранять не только в местах гнездования, но и на путях пролета и зимовках. Для этого нужно их как минимум найти. В.Е. Борейко (1999а) считает, что “мы и так сейчас обладаем достаточными знаниями для охраны дикой природы, а не хватает нам как раз другого — эколого-этических императивов”. Мне хотелось бы получить рекомендации как спасти, например, тонкоклювого кроншнепа. Есть “эколого-этический императив”, есть большое желание помочь, не хватает самой малости — информации. Мы до сих пор не знаем даже, где он гнездится. Одна лишь экологическая этика тут бессильна что-либо сделать. Так же как не может нам она подсказать, что сделать для того, чтобы прекратить быстрое снижение численности сизоворонки, домового сыча, хохлатого жаворонка и многих других видов.

Пример с американским журавлем весьма поучителен. Если бы с свое время не нашли его гнездовья, не удалось бы и реализовать программу по спасению вида с жестким контролем от гнезд до зимовок. В 1952-1957 гг. в резервате Арансас в Техасе — единственном месте зимовки — оставалось всего 20 птиц (Фишер и др., 1976). А американский журавль, помимо всего прочего, имеет и огромную эстетическую ценность.

Можно вспомнить и Олдо Леопольда: “Обыватель в наши дни убежден, что наука знает, чем живо сообщество, ученый же не менее твердо убежден, что ему это неизвестно. Он отдает себе отчет в невероятной сложности механизма биоты, который, возможно, так никогда и не удастся понять во всех частностях” (Леопольд, 1983).

Я не призываю сплошь и рядом лазить в абсолютно заповедные зоны и заниматься там “спасательными работами”, но бывают ситуации, когда это необходимо. Если же последовательно придерживаться абсолютизированной доктрины сохранения природы “в дикости”, это вообще может привести в отдаленном будущем к тому, что мы будем иметь абстрактную философскую идею на голых камнях. Ведь даже гибель жизни на Земле в целом может произойти по вполне естественным причинам, например, вследствие какого-нибудь космического катаклизма. Должны ли мы этому как-то воспрепятствовать, подобно библейскому Ною спасая не только свою шкуру, или пусть летит все в тартарары во имя торжества дикости? Поскольку ситуация, к счастью, из области научной фантастики, можно предложить и столь же фантастические пути решения — предотвращение катастрофы, перенос жизни на другую планету и т. п. Но в философском плане такая постановка вопроса вполне приемлема.

Косить — не косить?

Отрицание науки в заповедниках приводит и к полному игнорированию ее результатов. А между тем за более, чем столетнюю историю отечественного заповедного дела неоднократно велись жаркие дискуссии о принципах заповедности, о заповедном режиме, о возможности вмешательства в природу заповедников и т. п. Приходится снова толочь ту же воду, но в другой ступе.

Давно уже стало ясно, что абсолютную заповедность реально поддерживать лишь в заповедниках большой площади, желательно, к тому же, расположенных в мало населенной местности. В маленьких заповедниках да еще посреди окультуренного ландшафта практически не обойтись без тех или иных регуляционных или поддерживающих мероприятий. Например, степные заповедники в Украине и Европейской части России изначально имеют неполночленную экосистему из-за того, что отсутствуют крупные копытные. Нужно каким-то образом искусственно поддерживать динамику растительности. Приходится выбирать, что иметь — “дикую” природу, но не совсем степь, или степь, но не совсем дикую.

В заповедниках, расположенных возле крупных населенных пунктов, например, Каневском, существует проблема бродячих собак. Их приходится отстреливать, и я считаю такое вмешательство человека только благом для дикой природы. Во-первых, это неестественный компонент природной экосистемы (элемент “окультуривания” дикой природы). Шла бы речь о волке — разговор был бы другой. Во-вторых, бродячие собаки входят в экосистему “только одной ногой”, поскольку не подчиняются ее законам. Классическая модель взаимоотношений “хищник — жертва” не подходит, потому что существует постоянный приток новых собак из окрестных населенных пунктов.

Не существует единственно правильного рецепта на все случаи жизни. Косить — не косить, рубить — не рубить, стрелять — не стрелять, нужно решать отдельно в каждом конкретном случае. И решение должно приниматься на основании данных науки. Для этого наука должна, как минимум, отслеживать ход природных процессов в заповеднике. А вот для того, чтобы периодическое выкашивание не превращалось в заготовку сена, а регуляция численности животных — в охоту, и нужны “эколого-этические императивы”.

Я совершенно согласен с тем, что человек должен “подвинуться” и дать возможность жить и другим существам на планете. Но он уже столько “наломал дров”, что мало просто уступить место, нужно еще и помочь этому Совершенно Иному выжить. Предлагаемый же путь охраны дикой природы напоминает средневековый метод “лечения” чумы. Населенный пункт, в котором началась эпидемия, окружался цепью солдат. Никого не впускали и не выпускали. Вот уж где природа могла разгуляться по своим законам! Кто выжил — “слава Богу”, не получилось — “на все воля Божья”. Так же поступали и американские власти, сгоняя индейцев в резервации, где те постепенно вымирали.

Это в середине прошлого века в Америке можно было оградить кусок “дикого Запада” и просто туда не лазить. Там бы сами по себе сохранились и прерии, и громадные стада бизонов, и много чего другого. Но сейчас такого “дикого Запада” уже нет нигде, даже в Антарктиде. Последствия человеческой деятельности стали глобальными.

Что означает сохранение дикой и первозданной природы, например, в Австралии или Новой Зеландии? Должны ли мы, выделяя “святилище”, уничтожить на его территории многочисленные интродуцированные виды или же оставить все как есть? Если второе, то это уже не будет “дикая” природа, ибо она испохаблена неразумным вмешательством человека, если первое, то жить она будет не только по своим законам, и как быть с этикой благоговения перед жизнью? Тем более, что уничтожать вселенцев придется и дальше. Никакой забор или строгий указ преградой им не послужит. То же самое относится и к океаническим островам, где придется разбираться с козами, кошками, крысами и прочими спутниками человека. Красота кабинетных теорий заметно тускнеет уже за дверью кабинета.

О философских понятиях

Если мы поднимаем знамя экоцентризма, то нужно хоть последовательно его придерживаться. Философы вносят несусветную путаницу, употребляя термины “биоцентризм” и “экоцентризм” к месту и не к месту, поэтому давайте в этом немного разберемся. В принципе, трамваем можно называть все, что угодно, надо только четко оговорить, что под этим подразумевается. Оговорю и я, какой смысл вкладываю в эти два понятия. Биоцентризм распространяет этические нормы на отношения с другими живыми существами, помимо человека, в своей крайней форме — на все. Для него важна жизнь как таковая. В экоцентризме подход другой, в некоторых аспектах эти две концепции вообще противоположны. Экоцентризм во главу угла ставит интересы не особи, а сообщества. Биоцентризм характерен для западной философии индивидуализма, которая высшей ценностью провозглашает человека в противовес государству и обществу. В Советском Союзе же, например, система ценностей была иной — “сегодня не личное главное”. С. Келлерт (1996) называет эти два направления этики биоцентрическим индивидуализмом и экоцентрическим холизмом.

Здесь важно отметить один момент. Именно такой индивидуализм, переросший в эгоизм, “грех гордыни”, как называет его С.Н. Мухачев (1997), и является одной из причин нынешнего экологического кризиса. То есть, биоцентризм сам по себе достаточно шаткая основа для охраны природы. В экоцентризме же пирамида ценностей повернута в противоположную сторону, по сравнению с биоцентризмом. Для него наибольшей ценностью является сообщество наивысшего уровня — биосфера, ценность особи оказывается наименьшей. Таким образом, шкалы ценностей экоцентризма и самой природы совпадают. Природа оперирует популяциями, видами, экосистемами, а особь для нее — вообще ничто. От испарения капли океан не обмелеет. То есть, экоцентризм — это не только этика природы, но и природная этика.

Олдо Леопольд (1983) так формулирует “золотое правило” этики земли: “. хороша любая мера способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества. Все же, что этому препятствует, дурно”. С поправкой Б. Кэлликотта (1999) на динамичность природы это звучит следующим образом: “Вещь является правильной, когда она имеет тенденцию потрясать природную систему только в нормальных пространственных и временных масштабах. Она является неправильной, когда она имеет противоположную тенденцию”. Прошу обратить внимание, кстати, что все основные параметры — целостность и стабильность сообществ, нормальность пространственных и временных масштабов можно определить только на основе данных экологической науки.

Согласно этому “золотому правилу”, вполне приемлемыми являются определенные регуляционные мероприятия в заповедниках. Например, снижение численности не в меру размножившихся копытных, поскольку это поддерживает целостность и стабильность экосистемы. Не запрещает это правило и “безвозвратное изъятие” в небольшом объеме массовых короткоживущих и быстро размножающихся видов. То, что вы прихлопнули комара у себя на руке в заповедном лесу, на природное сообщество в целом никак не повлияет. Стоит ли все это делать — тема для отдельной дискуссии. В данном случае важно другое — из экоцентризма, провозглашенного “генеральной линией”, вовсе не вытекает необходимость абсолютного невмешательства человека в дикую природу, недопустимость “даже минимального научного, рекреационного, образовательного или религиозного освоения”. То есть, для обоснования всего этого придется поискать другую философскую доктрину.

Зато из этики земли следует, что наибольшее внимание мы должны оказывать компонентам, наиболее значимым для сообщества (например, видам-эдификаторам) и наиболее уязвимым. Об этом же пишет и С. Келлерт (1996). Красота природного сообщества — явление достаточно сложное, если, конечно, не сводить все к чисто чувственным восприятиям человека. С моей точки зрения, она включает в себя гармоничность функционирования системы, богатство и разнообразие жизни. Если конкретное сообщество рассматривать не само по себе, а как часть сообщества более высокого уровня, можно выстроить иерархию ценностей. Полное исчезновение любого вида обедняет жизнь на Земле, это “вещь неправильная”, она уменьшает “красоту” природы. Следовательно, с позиций экоцентризма будет вполне этичным нарушить “дикость” какой-либо территории для предотвращения исчезновения вида (подвида) или экосистемы с лица Земли.

Несколько слов о проблеме благоговения перед жизнью в заповедниках. По моему мнению, это более важно для человека, чем для самой природы. Есть этика поведения человека в природе и есть этика поведения человека как человека. Если уж мы выделяем какую-то территорию исключительно для дикой природы, то из этических соображений должны уважать всякую жизнь, там пребывающую. А для оленя, например, все равно, от чего погибать — от пули или от хищников. Меткий выстрел, быстро обрывающий страдания, даже более гуманен, чем изнурительная погоня волчьей стаи или охота гиеновых собак, вспарывающих брюхо своей жертве.

Нетрудно заметить, что “золотое правило” этики земли не запрещает, скажем, проведение учетов численности мышевидных грызунов в заповеднике с помощью давилок. На сообществе в целом это никак не отразится, численность их очень быстро восстанавливается. То же самое относится к насекомым и многим другим видам животных. Более того, при определенных обстоятельствах вмешательство человека в природу может даже повышать стабильность и “красоту” сообщества. Например, вырубка небольшого участка в густом сплошном лесу, после чего появляется травянистая поляна. Повышается разнообразие биотопов, для многих животных появляются дополнительные кормовые ресурсы. Возрастает богатство и разнообразие жизни в сообществе в целом.

Таким образом, приходим к еще одному интересному выводу. В чистом виде экоцентризм вряд ли годится для идеологии заповедного дела. Нужны дополнительные ограничители, чтобы не “наломать дров”. Тем более, что и сам О. Леопольд представлял этику земли как добавление к внутричеловеческой этике, а не замену ее (Кэлликотт, 1999). Линия идеологии должна пролегать где-то посредине между биоцентризмом и экоцентризмом. Принять чистый биоцентризм также нельзя, пирамида его ценностей повернута в другую сторону, о чем уже говорилось выше. Последовательно придерживаясь этой доктрины, можно прийти к выводу, что клетка организма ценнее самого организма, как это справедливо отмечает С.Н. Мухачев (1997).

Этика благоговения перед жизнью в качестве концепции заповедного дела (Никольский, 1996), по моему мнению, должна быть дополнена нормами экоцентризма. Главное для нас все-таки сохранить экосистему в заповеднике, а не отдельные живые существа. И если их ценности приходят в противоречие друг с другом, приходится выбирать — что важнее. Тем более, что А. Швейцер, как отмечает В.Е. Борейко (1999а), не разработал правила разрешения конфликтных и кризисных ситуаций.

Согласно этике благоговения перед жизнью А. Швейцера, “там, где я наношу вред какой-либо жизни, я должен ясно сознавать, насколько это необходимо. Я не должен делать ничего, кроме неизбежного, — даже самого незначительного” (Швейцер, 1992). Другими словами, мы признаем, что причинять ущерб жизни неэтично, но вынуждены время от времени это делать в силу необходимости. Необходимость и возможность подобных действий как раз и можно определять с учетом норм экоцентризма и этики благоговения перед жизнью (или других биоцентрических систем). Например, у нас есть возможность убить какое-либо животное (экоцентризм это не запрещает, поскольку на сообществе это никак не отразится), но нет необходимости — мы не должны этого делать. С другой стороны, если мы признаем необходимым какое-то действие, но оно принесет непоправимый ущерб экосистеме заповедника, — от этого также нужно воздержаться. Нельзя осушать болото в заповеднике, даже если оно грозит подтоплением окрестных сел.

Приоритет нужно отдавать интересам систем более высокого уровня, т. е. шкала ценностей должна быть все-таки экоцентрической. Жизнью особи можно пожертвовать ради спасения сообщества (это не противоречит и этике благоговения перед жизнью — необходимость налицо), но если речь идет об исчезновении вида и обеднении биосферы, мы должны вмешаться, пусть даже с ущербом для экосистемы. Экосистема, в свою очередь, может оказаться уникальной, а ущерб для нее слишком большим. В таком случае принять окончательное решение можно будет лишь тщательно взвесив все “за” и “против”.

Вот для распутывания таких головоломок и нужна наука. Одной схоластикой тут не обойтись. Проще всего — отгородить “дикую природу” забором и пусть там делает, что хочет.

Не является почвой для “третьей идеологии” заповедного дела и этика дикой природы Линды Грэбер (1999). Прежде всего, я вообще не стал бы ее отождествлять с экоцентризмом, подход у этого экофилософа совершенно иной (чуть не написал эти два слова с большой буквы). Если О. Леопольд включает человека в экосистему в качестве ее “простого члена и гражданина”, то Л. Грэбер противопоставляет человека дикой природе. В ее учении вообще больше религиозной мистики, чем собственно этики и охраны природы. “Аксиомой этики дикой природы является то, что дикая природа — это проявление “Совершенно Иного”, отличного от человека, и которое, в связи с этим, необходимо ценить” (Грэбер, 1999). Совершенно Иное, по терминологии религиозного философа Рудольфа Отто, — это некая загадочная божественная сила. Мне, честно говоря, не понятно, почему сам человек не может быть проявлением Совершенно Иного, если признается его божественное происхождение. Ведь проявлением божественной силы является сама жизнь, в любой ее форме.

Л. Грэбер (1999) исходит из вполне рационального, а не мистического, определения дикой природы, данного в соответствующем законе США. Она принимает ее как территорию, “где земля и ее сообщность жизни малознакомы с человеком и человек сам является посетителем, который там долго не задерживается”. “Согласно этике дикой природы, области дикой природы — это земные версии порядка и совершенства, где человек может наиболее полно “перевоплотиться”. <. >Дикая природа является зоной совершенства, в которую человек может войти”. Ну и при чем тут абсолютная заповедность? Такая концепция вполне соответствует идеологии американских национальных парков, но это шаг назад по сравнению с отечественным заповедным делом.

Вообще нельзя не заметить, что у Л. Грэбер вся этика дикой природы вращается больше вокруг человека, чем самой природы. Человек идет к ней ради ощущения святости, для отрешения от мирской суеты, дикая природа способствует “контакту со святой силой”, помогает “достичь возвышенного состояния”. За всем этим идут в храм. Л. Грэбер и рассматривает дикую природу как своеобразный храм для человека (точнее, для “истинных приверженцев дикой природы”). По сути, это религиозная доктрина — эклектичная смесь пантеизма (“геонабожности”) и христианства. Хотя учение Л. Грэбер и важно для охраны природы, в нем слишком много от антропоцентризма. По большому счету, это называется эксплуатацией дикой природы в религиозных целях. Годится для обоснования абсолютной заповедности в интересах самой природы?

В.Е. Борейко повторяет слова Юджина Харгроува, что “наука способствует триумфу факта над ценностью”. А почему факт не может сам по себе быть ценностью? Или шире — информация? Ведь это тоже часть мироздания, причем даже не биосферы, а Вселенной. Если все в природе имеет внутреннюю ценность, то наверное и информация тоже?

Что касается “доктрины морального нейтралитета в отношении защиты дикой природы”, то, наверное, моральный нейтралитет — вообще единственно приемлемая линия поведения человека в дикой природе. Когда мы видим, что синица поймала гусеницу, должны ли мы спасать насекомое и прогонять птицу? Можно спасти гусеницу, но в таком случае мы обрекаем птенцов синицы на страдания от голода. Это этично? Если рассматривать эту проблему в общем плане, нетрудно заметить, что поддержав одну из сторон конфликта, мы в конечном итоге обрекаем на гибель обе. Птицы погибнут от голода, а насекомые — от перенаселения. Увы, природа устроена так, что жизнь и смерть сплетены в неразрывный клубок. Кроме того, перенося человеческие представления об этике на дикую природу, мы неизбежно окультуриваем ее, чего так опасается В.Е. Борейко.

О логических ловушках и парадоксальном дуализме

В.Е. Борейко пытается ловить критикуемых им авторов на логических противоречиях. С моей точки зрения это выглядит мало убедительно, но дело не в этом. Мой старый соратник по общему “безнадежному” делу сам нарыл столько “волчьих ям” на проторенном им пути, что мне интересно, как по нему будут двигаться его возможные последователи. И уж чего-чего, а парадоксальности и дуализма в его работах предостаточно.

Нам много раз рассказывалось о том, каким благом для человека, для возвышения его души является общение с подлинно дикой природой. Вместе с тем предполагается полностью оградить остатки дикой природы от людей. Столь любимые В.Е. Борейко американцы хоть более последовательны в этом — ни национальные парки, ни области дикой природы (wilderness areas) не закрыты для посещений. Охрана дикой природы совмещается с сохранением культурных ценностей и остатков аборигенных народов, а не противопоставляется этому. Есть даже такие понятия — wilderness management и wilderness planning (Tranel, 2000).

Далее. В.Е. Борейко (1999б, 2000а) предлагает создать “религию природоохраны”, основанную на поклонении участкам дикой природы. Вместе с тем, взятая на вооружение идеология отрицает возможность “даже минимального научного, рекреационного, образовательного или религиозного освоения” таких охраняемых природных территорий. Но если не тут поклоняться, то где? Участков первозданной природы в большинстве стран осталось не так уж много и, по идее, все их нужно взять под охрану. Или придется создавать заповедники отдельно для охраны, отдельно для поклонения? Может, поклоняться будем заочно? Так тогда с тем же успехом можно молиться девственным лесам каменноугольного периода. И как быть с преданным анафеме ресурсизмом? Ведь поклонение участкам дикой природы автоматически означает их использование в качестве ресурса, пусть даже и в возвышенно-благородных целях. По Н.Ф. Реймерсу (1990), ресурсы — это “любые источники и предпосылки получения необходимых людям материальных и духовных благ”.

Но это еще цветочки. Принятие такой идеологии порождает целый комплекс философских, этических и даже религиозных проблем, которые вряд ли будут решены в обозримом будущем. Я уже не говорю о такой “прозе”, как экономические интересы человека. Допустим, он согласился отдать часть своих владений под “резервации” для дикой природы. Идем последовательно дальше. По В.Е. Борейко (1998а, 1999а), “дикой природе там должно быть позволено все”. Прекрасно. Но если так, то действительно все — вплоть до возможности убивать самого человека. Волки или тигры из этих “святилищ дикой природы” должны иметь возможность беспрепятственно пожирать в окрестных селениях не только овец и коров, но при случае — и их хозяев. Не нужно обладать даром ясновидящего, чтобы спрогнозировать дальнейшее развитие ситуации. После нескольких таких случаев “святилище” будет сметено местными жителями.

Идем еще дальше. То, что принято относить к “темным силам”, — это также часть дикой природы, враждебная человеку. Леший, водяной, нимфы источников и т. п. — это ведь порождения не индустриального мира. Это персонификация сил природы, с которыми человек сталкивался с древнейших времен. Отвлечемся от мифологичности персонажей. Речь ведь идет о философских принципах. К тому же божественность дикой природы — тоже вопрос дискуссионный. Охраняя все в дикой природе, придется признать право на существование и этого мира. Интересно, как к такой постановке вопроса отнесется церковь? В.Е. Борейко все призывает использовать ее влияние и авторитет для охраны заповедников. В такой ситуации “святилища” могут ожидать скорее анафемы или крестового похода, чем поддержки.

88 % опрошенных американцев поддерживали ценность национальных парков для будущих поколений (Tranel, 2000). В Канаде национальные парки заняли третье место среди символов государства после флага и гимна (Борейко, 1999в, 2000а). Интересно, добьемся ли мы хоть когда-нибудь чего-то подобного, если полностью спрячем дикую природу от людей? Ведь в конечном итоге успех охраны природы зависит от отношения к ней широкой публики, а не отдельных радикальных экофилософов. А заповедники, если последовательно придерживаться предлагаемой идеологии, нельзя даже показывать ни на фотографиях, ни в кино, нельзя ничего рассказывать о них. Ведь это уже использование — “минимальное образовательное освоение”. Земля для человека просто станет меньше, а заповедники превратятся в белые пятна на картах, как за это ратует Дж. Тернер (Turner, 1996).

Интересно, что при всем при этом даются следующие рекомендации: “пришла пора . устраивать выставки картин и фотографий о заповедных объектах” для поднятия их авторитета; “большое значение имеет официальное посещение заповедников и национальных парков первыми лицами государства”; “стимулировать интерес населения к заповеднику можно путем проведения среди местных жителей конкурса “Что вы знаете о нашем заповеднике?” с поощрением участников” (Борейко, 2000а). Предлагаемые меры хорошо согласуются со “второй идеологией”, но никак не с “третьей”.

В.Е. Борейко (1999в, 2000а) призывает нас считать заповедники гордостью и достоянием нации. Но можно ли гордиться белым пятном на карте? Территорией, о которой ничего не известно, помимо того, что она есть? Речь-то идет не только об “идейно закаленных” природоохранниках, но и простых обывателях. Ведь, строго говоря, на эту территорию даже не распространяется суверенитет государства (коль уж природа получает полную независимость от человека). Граница заповедника превращается во frontier, служба охраны — в пограничную стражу. Романтика “дикого Запада”.

Картина выглядит интересно, только маленькая деталь — принимать решения о создании таких “сверхзаповедников” могут парламенты, премьер-министры, президенты, а эта публика имеет склонность приращивать всеми силами территорию государства, а не раздавать ее налево и направо. Пусть радикальные природоохранники предложат В. Путину и Госдуме превратить Курильские острова в “святилище дикой природы” и стереть их с карт, чтобы они не достались ни россиянам, ни японцам. После этого вся Россия моментально вспомнит о национальной гордости, но это уже будут не заповедники.

Охрана природы — это не только философия, но и политика. А политика, как известно, — “искусство реального”. Так что давайте быть реалистами. Примечательно, что важность этого отмечает и сам В.Е. Борейко: “Нужно стараться, чтобы в создании заповедников и национальных парков были заинтересованы политические силы и социальные группы, имеющие огромное влияние на общество” (Борейко, 2000а).

И еще о парадоксальном дуализме и двойственной морали. Есть один аспект, который старательно обходится десятой дорогой. Если признается возможным выделять территории, где дикая и свободная природа могла бы существовать только по своим законам и где ей было бы позволено все, почему не поставить вопрос о выделении подобных территорий для индейцев, эскимосов, маори, эвенков, ненцев, чукчей и других коренных народов? Ведь они были вытеснены со своих земель, привычный уклад жизни, а зачастую и среда обитания разрушены, навязаны другие ценности и верования. Поскольку речь идет не о политической или экономической целесообразности, а о высоких моральных принципах, постановка такого вопроса вполне к месту. Слова “этика” и “мораль” упоминаются чуть ли не в каждом абзаце. Давайте тогда уж быть последовательно этичными, иначе получается мораль двойных стандартов. Мы наслышаны, что все в природе имеет свою цель и равную ценность, тогда почему ценность кустарников и лягушек оказывается большей, чем ценности коренных народов?

В.Е. Борейко считает, что “идеология классического заповедания провоцирует постоянный конфликт между заповедником и местными жителями. Последние никак не могут уразуметь, почему им запрещено охотиться в заповеднике, а научным сотрудникам нет, почему студентам-практикантам можно бродить по заповеднику, а им — нет. Невозможно это объяснить и с позиции экологической этики”. Ну, во-первых, дело тут не столько в идеологии, сколько в местных жителях — тут и образование, и моральный уровень, и нищета, и межнациональные противоречия, и много чего другого. Некоторые из них точно так же не могут взять в толк, зачем на доме висит мемориальная доска, если можно сдать ее в металлолом и заработать на выпивку. С местными жителями нужно много и упорно работать, о чем много раз писал и сам В.Е. Борейко.

Во-вторых, такая постановка вопроса в значительной степени надумана. Перейду на аналогии, столь любимые в последнее время частью природоохранников, может так будет понятнее. В храме его служителям разрешается заходить туда, куда не пускают прихожан, это вполне естественно и дурных вопросов не вызывает. На завод тоже не пускают кого попало с улицы. Добыча животных научными работниками — это не охота (разумеется, если речь не идет о тривиальном браконьерстве под прикрытием науки). Точно так же, как причастие в церкви — не то же самое, что распитие бутылки “Кагора” на троих. Все прекрасно объясняется и с позиций экологической этики, не буду повторять того, о чем говорилось раньше.

Но более важно в данном случае другое. Интересно, а как при создании заповедника на чисто этических принципах объяснить местным жителям, почему пришлые люди запрещают им заходить на земли, на которых испокон веков жили их предки? Почему признаются моральные права других видов и право на свободу дикой природы, но отрицаются моральные права и права на свободу других людей? Чрезмерное увлечение этикой может завести нас в такие дебри, что будет уже не до охраны природы, так что лучше немного уменьшить ораторский пафос.

Идеология заповедного дела

Предлагаемая В.Е. Борейко концепция годится в качестве затравки для философских дискуссий, но идеология — это то, чем руководствуются в повседневной жизни, поэтому важен еще и практический аспект. Ведь речь идет уже не о создании “этических заповедников” (Борейко, 1999а) в дополнение к существующим, а о подгонке под новую доктрину действующей системы заповедников: “Идеология борется за то, чтобы ввести в определенное русло предполагаемую практику” (Борейко, 2000б).

Идеология заповедного дела должна способствовать его развитию. Для этого важно, чтобы она была приемлемой не только для узкого круга природоохранников. Ультрарадикальные подходы в охране дикой природы пока не очень-то приветствуются и в Америке, а уж у нас они и тем более не будут восприняты ни политиками, ни рядовыми согражданами. Сейчас создание охраняемых природных территорий даже с позиций дремучего ресурсизма натыкается на противодействие со всех сторон, научные интересы считаются блажью (причем уже не только хозяйственниками, но и некоторыми природоохранниками), а уж о правах дикой природы и Совершенно Ином министерский чиновник слушать и вовсе не станет. То есть, принятие далекой от реалий жизни идеологии может привести к полному краху заповедного дела. Трагедии 1951 и 1961 годов ведь связаны прежде всего с тем, что тогдашнее руководство страны просто не понимало, зачем они вообще нужны, эти заповедники. Вспомните, хотя бы, тираду Хрущева по этому поводу. Нынешние государственные деятели уже щеголяют словами “экология” и “биоразнообразие”, но особого рвения в охране природы по-прежнему не наблюдается. Недавние события в России — лучшее тому подтверждение. В других странах СНГ ситуация ничуть не лучше. А ведь заповедники — это государственные учреждения.

Между прочим, первыми, кто захочет поддержать предлагаемую идеологию заповедного дела, могут стать чиновники соответствующих министерств и ведомств. Для них выгодно сократить научные отделы в заповедниках, получив тем самым немалую экономию средств. При постоянных проблемах с финансированием благодаря этому можно сохранить свои собственные кресла. Поможем им в этом теоретическими обоснованиями? А потом будем сокрушаться: “Хотели как лучше, а получилось как всегда”.

По моему мнению, основой новой идеологии заповедного дела может быть классическое заповедание, базирующееся на науке, но с другими моральными ориентирами — к природе, а не к человеку. Наука в заповедниках должна служить интересам самой природы. Из этого нужно исходить при выборе тематики и методов исследований. Наука — лишь инструмент, средство для достижения цели, но не сама цель, и не надо ее демонизировать.

По сути, это синтез второй и третьей идеологий, по терминологии В.Е. Борейко. Такая синтетическая идеология поможет сдвинуть дело с мертвой точки, как в свое время синтетическая теория эволюции послужила толчком к развитию науки. Она будет и более приемлемой в практическом плане, поскольку мы не делаем чересчур резких телодвижений, и речь идет о хорошо знакомых и привычных вещах.

Предлагаемые “этические” заповедники могут рассматриваться как новая категория охраняемых природных территорий, дополняющая существующие, но ни в коем случае не как замена действующих заповедников.

Нельзя не отметить и важность разработки философских основ идеологии заповедного дела. В СНГ, да и во многих других странах, это направление философской мысли все еще пребывает на эмбриональной стадии.

Литература

Борейко В.Е. (1998а): Святилища дикой природы. Наброски к идеологии заповедного дела. Киев. 1-107.

Борейко В.Е. (1998б): Идеология для заповедного дела. — Збереження біорізноманіття й заповідна справа в Україні. 6: 3.

Борейко В.Е. (1999а): Прорыв в экологическую этику. Киев. 1-122.

Борейко В.Е. (1999б): Божественное в дикой природе: попытка анализа и религия охраны природы. — Гуман. экол. ж. 1 (2): 38-39.

Борейко В.Е. (1999в): Радикальный взгляд на заповедное дело. Нематериальные ценности ООПТ. М.: Экоцентр “Заповедники”. 1-22.

Борейко В.Е. (2000а): Постижение экологической теологии. Киев. 1-87.

Борейко В.Е. (2000б): Эссе о дикой природе. Киев. 1-143.

Борейко В., Поминова Е. (2000): Зарубежные философы дикой природы. Киев. 1-117.

Грищенко В.Н. (1997): Эстетика и охрана птиц: вместо послесловия. — Беркут. 6 (1-2): 87-89.

Грищенко В.Н. (1998): О стратегии и тактике в заповедном деле. — Роль охоронюваних природних територій у збереженні біорізноманіття: Мат-ли конфер., присвяч. 75-річчю Канівського природного заповідника. Канів. 11-13.

Грэбер Л. (1999): Дикая природа как священное пространство. Киев. 1-50.

Зубакин В.А. (1988): Черноголовая чайка. — Птицы СССР. Чайковые. М.: Наука. 77-85.

Келлерт С. (1996): Об экологической этике. — Про эко. (Бюл. Охрана дикой природы № 11). 20-21.

Кэлликотт Б. (1999): Природоохранные ценности и этика. — Гуман. экол. ж. 1 (2): 40-67.

Леопольд О. (1983): Календарь песчаного графства. М.: Мир. 1-248.

Мухачев С. (1997): Уравнение глобальной этики как исток безнравственности. — Любовь к природе: Мат-лы междунар. школы-семинара “Трибуна-6”. Киев. 174-181.

Наэсс А., Сессинс Дж. (2000): Платформа глубинной экологии. — Гуман. экол. ж. 2 (1): 56.

Никольский А.А. (1996): Этика благоговения перед жизнью как концепция заповедного дела. — Про эко. (Бюл. Охрана дикой природы № 11). 15-17.

Никольский А.А. (1999): Этика благоговения перед жизнью — против эстетики убийства. — Гуман. экол. ж. 1 (1): 7-10.

Никольский А.А. (2000): Профессионализм и добрая воля — альтернатива убийству. — Гуман. экол. ж. 2 (1): 16-19.

Реймерс Н.Ф. (1990): Природопользование. М.: Мысль. 1-637.

Фишер Д., Саймон Н., Винсент Д. (1976): Красная книга. Дикая природа в опасности. М.: Прогресс. 1-480.

Швейцер А. (1992): Благоговение перед жизнью. М.: Прогресс. 1-572.

Штильмарк Ф.Р. (1985): Что мы творим? — Природа и человек. 1.

Эфрон К.М. (1998): Об одном эволюционном приспособлении и его значении в охране природы. — Бюл. МОИП. Отд. биологич. 103 (3): 3-9.

Tranel M.J. (2000): Incorporating non-material values in wilderness planning for Denali National Park and Preserve, Alaska, USA. — Parks. 10 (2): 35-48.

Turner J. (1996): The abstract wild. Tucson: Univ. of Arizona Press. 1-136.

Принципы заповедности (теоретические, правовые и практические аспекты), Ф.Р.Штильмарк

Последние годы характеризуются определенным подъемом заповедного дела в нашей стране**. Несколько ускорились темпы развития сети заповедников (в 10-й пятилетке в СССР создано около 30 новых заповедников и общее их количество переросло показатель 1951 года, когда перед реорганизацией их было 120).

*Опубликовано: Географическое размещение заповедников в РСФСР и организация их деятельности. Сборник научных трудов. — М.: ЦНИЛ Главохоты РСФСР, 1981. — С. 60–76.

**Термин «заповедное дело» получил распространение, начиная с середины 50-х годов, чему способствовало, в частности, издание Бюллетеня «Охрана природы и заповедное дело в СССР» (АН СССР, 1956–1960 гг.).

На 1 июля 1980 г. в стране было 128 заповедников, семь заповедно-охотничьих хозяйств и шесть национальних парков. В 1977—1979 гг. опубликовано несколько научных монографий сборников, посвященных заповедникам (Куражковский, 1977; Реймерс и Штильмарк, 1978; «Опыт работы и задачи заповедников СССР», 1979 и др.). В 1979 году впервые в стране создан Всесоюзний научно-исследовательский институт охраны природы и заповедного дела МСХ СССР. Особое значение имеет постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дополнительных мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных ресурсов», которым предусмотрена разработка типових положений о заповедниках и других особо охраняемых природных территориях («Правда», 6 января 1979 г.).
Тем не менее сохраняются многие трудности в работе действующих заповедников и на пути их развития. Это, прежде всего, структурная и организационная неупорядоченность, отсутствие единых, устоявшихся взглядов на задачи и цели заповедников, различные и порой противоречивые представления о заповедном режиме, даже о самом термине «заповедность». Действующее законодательство содержит определение заповедника как территории, изъятой из хозяйственного использования в научных или культурно-просветительных целях, но даже в специальной литературе понятие заповедности трактуется весьма и весьма широко. Так, например, специалист в области природоохранного права В.Г. Емельянова пишет в специальном пособии: «Заповедание природы производится у нас в различных формах (заповедники, заказники, памятники природы). В интересах охраны природы и организации отдыха трудящихся предполагается создать в нашей стране сеть таких заповедных территорий как национальные парки» (Емельянова, 1971, стр. 4). О. К. Гусев (1969) также намечает несколько форм заповедания территорий, в том числе такие как «заповедники — акклиматизационные парки» и «заповедники — национальные парки», т. е. предназначенные для непосредственного хозяйственного использования. В недавно изданном учебном пособии по охране природы для студентов (Гусев, Петров, 1979) под «заповедной охраной природы», «заповедным режимом охраны природы» подразумеваются самые различные формы ограничения воздействия человека на природу (заказники, зеленые зоны, курорты и т. д.). «Степень заповедности — пишут авторы — устанавливается законодательством в зависимости от формы, избранной для природного комплекса. Так, для заповедников установлен полный запрет на все виды деятельности… Заказники имеют запрет на эксплуатацию одного или нескольких объектов природы… Национальные, природные парки, лесопарки, курорты сочетают в своем режиме хозяйственные запреты с разрешением использования среды для отдыха, экскурсий, туризма» (Гусев и Петров, 1979. стр. 30–31).
Столь же широкая трактовка термина заповедности была вложена в понятие о «природно-заповедном фонде» (Рашек, 1975), получившее довольно широкое распространение*. Согласно этим представлениям, в особый фонд виделяются не территории (земли), а объекты. В официально утвержденном ресубликанском стандарте Украинской ССР устанавливается разделение «заповедных объектов» по всем «заповедным категориям»: заповедники, заказники, заповедно-охотничьи хозяйства, природные парки, памятники природы и парки — памятники садово-паркового искусства («Порядок согласования, утверждения и государственной регистрации заповедных объектов». РСТ УССР 1974-76, Киев, 1977). В соответствии с такой классификацией на карте «Природные заповедные объекы Украинской ССР» (М., 1977) указано свыше 3100 «заповедных объектов», хотя фактически на Украине имеются лишь 10 небольших заповедников и 4 заповедно-охотничьих хозяйства.

*Хотя проект Союзного Положения «О природно-заповедном фонде» не был принят, некоторые республики, например, Киргизская ССР ввели это понятие в республиканское законодательство.

Принятый в 1976 г. Закон СССР «Об охране и использовании памятников истории и культуры» установил возможность учреждения историко-культурных заповедников, что не учитывается природоохранным законодательством, понимающим под заповедниками лишь природные объекты*. Все это приводит к смешению понятий, вольному обращению с терминологией, нивелирует представления о природоохранных объектах разного режима и в конечном счете грозит полной деградацией самого понятия заповедности.
С нашей точки зрения (Реймерс и Штильмарк, 1978), термин «заповедность» или «заповедный» (объект, режим, территория и т. д.) несет на себе весьма высокую и ответственную нагрузку и не может использоваться столь широко и произвольно, как это принято в настоящее время.
Заповедность означает прежде всего прекращение всех видов и форм утилитарного хозяйственного использования территории, включая пребывание людей, за исключением сугубо научных целей**. Заповедность обеспечивается специальными законодательными и правовыми мерами, она неизбежно связана с изъятием и отводом земель, без чего невозможно даже представить себе никаких «заповедных объектов». Поэтому совершенно неправомерно отнесение к «заповедным территориям заказников, национальных и природных парков (не говоря уже о лесопарках и курортах), памятников природы, всевозможных музеев в природе и т. д. Все это может быть отнесено лишь к разновидностям охраняемых, но не заповедных природных территорий. Грозящая утрата исконного смысла термина «заповедность» заставляет нас обратиться к историческому и литературному анализу с тем, чтобы более обстоятельно аргументировать эту точку зрения.

*При разработке типовых положений комиссией АН СССР рассматривались только природные заповедники, хотя в тексте постановления правительства говорится о «государственных заповедниках».

**Это относится, конечно, к природным, а не к историко-культурным заповедникам, «заповедность» которых весьма условна.

Как известно, одним из первых инициаторов создания наших заповедников был профессор В. В. Докучаев (Докучаев, 1895, см. также Насимович, 1974, 1979 и др.). Известнейший почвовед, работавший непосредственно над практическими нуждами земледелия, ставил вопрос не только об освоении и преобразовании целинных степей, но и о заповедании степных участков.
«Вековой опыт народов и государств и простой, но здравый смысл… свидетельствуют, что только то прочно и устойчиво, только то и жизненно, только то и имеет будущее, что сделано в согласии с природой» (Докучаев, 1895). Ученый призывал сохранить оригинальный степной мир для потомства не только с познавательными целями или ради спасения редких животных, но «для понимания степи», «для овладения ее силами», т. е. и с научными, и с практическими целями. С большой горечью приходится констатировать, что этот призыв остался по сути не воплощенным в жизнь — во всяком случае на территории РСФСР степных заповедников не имеется*.

*Разработанный в 1979 году проект степного заповедника в Ростовской области признан Ростовским облисполкомом «преждевременным».

Идея сбережения именно девственных, не тронутых человеком участков с тем, чтобы проводить научные наблюдения вне сферы хозяйственной деятельности, явилась краеугольным камнем нашего заповедного дела. Именно отсюда возник принцип невмешательства, особенно четко сформулированный в начале XX века проф. Г.А. Кожевниковым. «Участки эти должны быть заповедными в самом строгом смысле слова… Всякие меры, нарушающие естественные условия борьбы за существование, здесь недопустимы… Не надо ничего устранять, ничего добавлять, ничего улучшать. Надо предоставить природу самой себе и наблюдать результаты» (Кожевников, 1909). Несколько позднее им же было введено в науку понятие о заповедниках как эталонах природы, «которых не будет касаться рука человека» (Кожевников, 1928).
Принцип неприкосновенности заповедных участков получил конкретное юридическое воплощение в широко известном ленинском декрете СНК от 16.IX.1921 г. «Об охране памятников природы, садов и парков». Именно в то время сложилось представление о заповедании как ограждении природных участков «от всякого вмешательства в жизнь природы со стороны человека» (Подъяпольский, 1929). Еще более четко сформулировано понятие заповедности в постановлении ВЦИК н СНК РСФСР от 5 октября 1921 г. «Об охране участков природы и ее отдельных произведений, имеющих преимущественно научное или культурно-историческое значение» («Декреты…», 1929). «Участки природы…, представляющие особую научную или культурно-историческую ценность, подлежат охране или с ограничением их использования или с оставлением в неприкосновенном виде. С этой целью им может быть присвоена заповедность». Именно последняя формулировка определяет сущность заповедности: заповедано то, что оставлено в неприкосновенности.
В первом типовом положении о заповедниках, состоящих в ведении Наркомпроса (Декреты…», 1929), статья 1-ая давала вполне четкое определение заповедников. «Заповедниками признаются участки земельной или водной площади, которые навсегда подлежат оставлению в неприкосновенном виде… Вследствие этого естественное состояние полного заповедника не может быть нарушаемо воздействием человека на природу».
В 1930 году постановлением ВЦИК и СНК РСФСР «Об охране и развитии природных богатств РСФСР» (журнал «Охрана природы», 1930, № 6, стр. 150–152) задачи заповедников были несколько изменены, однако, формулировка об их неприкосновенности сохранилась («Заповедниками называются участки природы или отдельные ее произведения, объявляемые неприкосновенными» — статья 5). Но это было последнее упоминание в официальных документах о неприкосновенности заповедников от вмешательства человека. Этот принцип вскоре был подвергнут резкой критике и фактически предан забвению (Макаров, 1935 и др.). «Прежний взгляд на заповедники как на неприкосновенные участки никто не будет отстаивать как практически ложный и политически вредный» — писал Е. Л. Марков (Марков, 1934, стр. 134).
Увлечение реконструкцией и преобразованием фауны, использованием заповедников как мест для акклиматизационных экспериментов и дичеразведения сейчас рассматривается как отход от научных принципов заповедного дела (Насимович, 1974, 1979; Филонов, 1975, 1977а и др.). Однако «преобразовательская» позиция оказала заметное влияние, последствия ее сказываются до настоящего времени. Следует сказать, что ее разделяли не только практики, но и некоторые видные ученые. Так, например, проф. И.Н. Барабаш-Никифоров и А.Н. Формозов в учебном пособии «Териология» (М., 1963) писали о том, что в заповедниках так же, как и в охотничьих хозяйствах, намечаются и проверяются «пути направленного воздействия на млекопитающих» путем применения различных биотехнических мероприятий; закладки солонцов, развесок гнездовий и т.д.
В период деятельности специальных ведомств по управлению заповедниками РСФСР (1933–1951 гг ) официальные положения о заповедниках были приняты в 1933, 1940 и 1944 гг. В этих документах заповедниками признавались «определенные, имеющие особую хозяйственную, научную и культурную ценность участки природы, хозяйственное использование которых запрещается или ограничивается в целях сохранения от грозящей порчи или уничтожения» (Макаров, 1940). Круг задач заповедников заметно расширился, среди них указывалась необходимость выявления новых сырьевых ресурсов, проведения учетных и акклиматизационных работ, организации туризма. С разрешения Главного управления допускалось пользование природными ресурсами заповедника — сбор грибов и ягод, ловля рыбы, широко практиковался отстрел и отлов животных для научных коллекций. Именно в этот период сложилась в заповедниках сложная ситуация, при которой им вменялись в обязанности взаимоисключающие задачи. В заповедниках по-прежнему запрещалось нарушение естественного состояния природных комплексов, но вместе с тем, главной их задачей ставилось увеличение численности полезных животных, количественного и качественного обогащения территории заповедников новыми представителями фауны и растительности путем завоза «как из других мест СССР, так и чужеземных» (Макаров, 1940, стр. 6). Именно в этот период возникло и развилось представление о «заповедном хозяйстве» (Архипов, 1938; Макаров, 1940 и др.). Сюда вкладывались понятия об управлении заповедными объектами, соотношении элементов «заповедного фонда», режиме заповедности, управлении деятельностью заповедника и т. д.
По мнению С.С. Архипова, заповедники призваны выполнять активную народнохозяйственную функцию, не имеющую ничего общего с «созерцательным» отношением к заповедному фонду. Конечно, это в принципе верно, и заповедание вовсе не исключает важных народнохозяйственных функций охраняемых участков, но нельзя совмещать несовместимое — заповедники и хозяйство. Против установок на активное воздействие и преобразование природных комплексов заповедников выступали такие видные ученые как В.В. Алехин, В.Н. Сукачев, В.Г. Гептнер, Н.А. Прозоровский, В.Н. Скалон и др., но их обвиняли в поддержке «фетиша неприкосновенности», «созерцательности», «пассивности», попытке противодействовать решению злободневных хозяйственных задач и т. д.
Реорганизация заповедного дела, предпринятая в 1950–1954 гг. явилась прямым следствием и развитием такого направления. При этом ранее выступавший против «фетиша неприкосновенности» В. Н. Макаров выглядел уже сам как сторонник этого принципа. Сменивший в 1950 году К.М. Шведчикова на посту начальника Главного управления по заповедникам при Совете Министров РСФСР лесовод А.В. Малиновский был ярым поборником преобразовательски-хозяйственных тенденций. «Требуется решительный переход от заповедности вообще к заповедному хозяйству… Нужно хозяйничать, а не просто наблюдать», — говорил он, в частности, на заседании Научного Совета Главка 21 мая 1951 г.*. Повестка дня включала именно обсуждение принципов заповедности и заповедного хозяйства. Один из членов Совета, проф. П.А. Мантейфель говорил, что обычно под заповедностыо понимают невмешательство в природу, но замена этого представления «заповедным хозяйством» позволяет «упростить те споры, которые всегда возникают при вопросе о том, как должны работать заповедники»**. Само понятие заповедности отстало от жизни, природу надо переделывать, а не оберегать от воздействия человека — таково (безусловно в духе времени) было заключение Совета. В резолюции предлагалось «пересмотреть положение о заповедниках в сторону ведения сознательного активного хозяйства»***.

*Фонды ЦГА РСФСР, ф. 358, оп. 2, ед. хр. 1036, л. 6
**ЦГА РСФСР, там же, л. 6.
***Там же, л. 118.

А.В. Малиновский в своих довольно многочисленных выступлениях того времени неоднократно выдвигал правильный в принципе довод о том, что охрана природы осуществляется в нашей стране всей системой народного хозяйства, однако, нельзя согласиться с тем, будто бы из этого вытекает возможность отказа от государственных и общественных органов но охране природы (в свое время А.В. Малиновский настаивал на ликвидации Всероссийского общества охраны природы, где возглавляет теперь секцию охраны леса).
Многие авторы, так же как и А.В. Малиновский, отмечают, что людям надо хозяйствовать на земле, а не просто наблюдать, что «жить — значит преобразовывать» (Гусев, 1975) и т. п. Но такие представления требуют одной оговорки — они не касаются именно заповедников, поскольку на этих относительно ничтожных по размеру участках «хозяйничать» должна только природа, а не люди, в распоряжении которых остается достаточное количество земель, помимо заповедных. Однако и А.В Малиновский (1953), и многие другие авторы, неизменно ссылающиеся на принцип единства охраны и рационального использования природных ресурсов, не учитывают одного первостепенного момента: даже верные принципы не сразу воплощаются в жизнь. Охрана природы, безусловно, осуществляется в процессе ее использования, но отнюдь не всегда это может происходить само собой, и государству приходится прибегать к определенным мерам принуждения, чтобы обеспечить сбережение природных ресурсов, предотвратить их уничтожение, преодолеть объективные противоречия между товарным производством и охраной природы ради более отвлеченных целей (в интересах будущих поколений). Если бы все было иначе, то в нашей стране давно не было бы ни браконьерства, о котором так много и часто сообщает наша печать, ни многих других видов правонарушений.
Охраняемые природные территории, в частности, заповедники как раз и являются одним из наглядных проявлений принудительных мер государства по охране природы. И нет ничего удивительного в том, что в период отказа от принципов подлинной заповедности, в момент замены ее «заповедным хозяйством» территории заповедников страны сократились почти в 10 раз, а количество их уменьшилось со 120 до 40. В 1952 году было утверждено новое Положение «О государственных заповедниках СССР», которое формально может считаться действующим, хотя оно безусловно отстало от жизни и в большой мере не применяется на практике. В этом документе заповедниками признавались участки земли, имеющие особую ценность, природные богатства которых используются для научно-исследовательской работы в практических интересах народного хозяйства. Задачами заповедников являлись сохранение и обогащение флоры и фауны, изучение ценных в хозяйственном отношении видов животных и растений, охрана лесов и проведение лесохозяйственных мероприятий, содействие научным исследованиям, практике студентов и туризму. Заповедникам разрешалось регулирование численности животных, сбор плодов, ягод, грибов, ловля рыбы, заготовка семян и выделение земельных участков для своих нужд. Этот документ, направленный во все союзные республики, по существу, превратил заповедники в хозяйства особого типа. Не менее наглядным проявлением подобных тенденций явилось преобразование ряда старейших заповедников, в частности, Крымского, Азово-Сивашского и Беловежской Пущи в заповедно-охотничьи хозяйства, получившее особое развитие в УССР. По своему нынешнему режиму их следует называть не «заповедно-охотничьими», а «лесо-охотничьими» или «спецохотничьими» хозяйствами. Само по себе сочетание слов «заповедность» и «хозяйство» неправомерно даже юридически. Многочисленные попытки научной общественности вернуть заповедный статус этим хозяйствам успеха пока не имели.
Результаты влияния хозяйственных тенденций в заповедниках еще не оценены в полной мере. Один из старейших специалистов отечественного заповедного дела, доктор географических наук А.А. Насимович характеризует их следующим образом: «Регуляционные мероприятия почти во всех заповедниках, где они проводились или проводятся, были начаты чисто эмпирическим путем и до сих нор, как правило, не имеют под собой надежной научной базы в виде специальных исследований, обоснований и т. п… Некоторые из этих мероприятий, как, например, отстрел различного рода копытных, рубки ухода и т. и. сильно скомпроментированы администрацией или даже главками заповедников, заинтересованными не столько в регуляции численности и ликвидации очагов размножения стволовых вредителей, сколько в получении мяса, деловой и другой древесины, устройстве охот для чиновников, переводе заповедников на частичную или полную самоокупаемость и т. п. (Насимович, 1974, стр. 118). Не менее критически оценивает применение лесохозяйственных и лесопатологических мероприятий в заповедниках А. М. Краснитский (1975, 1979). Только для степных и некоторых луговых фитоценозов в заповедниках учеными в отдельных случаях признана необходимость периодического вмешательства (выкашивания) для поддержания динамики фитоценозов и предотвращения нежелательных сукцессий (Семенова-Тян-Шанская, 1977; Гребенщиков, 1979).
В конце 50-х годов взгляды на заповедники заметно изменились в сторону признания их эталонами природы, а не экспериментальными «заповедными» хозяйствами. Этому, в частности, весьма содействовали республиканские законы об охране природы, где давались иные, более близкие к классическим, определения заповедности. Так, в Законе РСФСР «Об охране природы в РСФСР», принятом в 1960 году, говорилось, что территории государственных заповедников «навечно изымаются из хозяйственного использования в научно-исследовательских и культурно-просветительных целях» (ст. 9-я). Согласно «Основам земельного законодательства Союза ССР и союзных республик», утвержденным в 1968 году, «всякая деятельность, нарушающая природные комплексы заповедников или угрожающая сохранению природных объектов, имеющих особую научную или культурную ценность, запрещается как на территории заповедников, так и в пределах устанавливаемых вокруг заповедников охранных зон» (ст. 40-я).
Постановление Совета Министров СССР от 10.VI.1961 г. № 521 (Сборник…», 1978) обязало Советы Министров союзных республик разработать и утвердить новые положения о государственных заповедниках. В 1962 году Совет Министров РСФСР утвердил ныне действующее «Положение о государственных заповедниках РСФСР, находящихся в ведении Главного управления охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР» («Сборник..;», 1978). Этот документ значительно улучшен по сравнению с союзным «Положением» 1951 года. Однако, наряду с хорошими общими формулировками, соответствующими текстам законов об охране природы, в «Положении» заложен ряд пунктов, предопределяющих отход от классических понятий заповедности. Это — разрешение регуляции численности животных, проведение биотехнических и противопожарных мероприятий, санитарных рубок, борьбы с вредителями, уничтожение волков, содействие экскурсиям и туризму. Правда, в документе имеется специальный пункт о том, что в заповедниках могут выделяться участки, «на территории которых исключается всякое вмешательство человека в природные процессы» (ст. 11-я) своего рода дань классикам! Однако тут же сделана оговорка о том, что в больших заповедниках общая площадь таких участков не должна превышать 10% их территории. На практике в ряде заповедников стали выделяться зоны так называемой «абсолютной заповедности», а также зоны ограниченного заповедного режима и участки хозяйственного назначения.
Организационная неупорядоченность заповедников, большое число ведомств ими управляющих, различие в толковании принципов заповедности усиливают противоречивость и разночтение тех или иных формулировок, включаемых в республиканские или ведомственные положения о заповедниках*. Хотя союзное

*Помимо вышеуказанного «Положения о заповедниках Главохоты РСФСР», утвержденного Советом Министров РСФСР, имеются положения о заповедниках внутри отдельных ведомств (МСХ СССР, АН СССР и др.), а также индивидуальные положения о каждом отдельном заповеднике. Все это увеличивает противоречивость тех или иных формулировок и приложение их к отдельным заповедникам.

законодательство («Основы земельного законодательства») запрещает нарушение природных комплексов, однако не только из научной литературы, но даже из многочисленных газетных публикаций широко известно о порой массовых нарушениях заповедного режима. Такие явления как пастьба скота, ловля рыбы, рубки леса, нерегулируемый туризм, охота отнюдь не представляют редкости. Как пишет, например, газета «Лесная промышленность» в номере от 14 июня 1980 г., рубка леса в Полесском заповеднике (УССР) в несколько раз превышает уровень, допустимый для обычных лесхозов. Никакая научная работа там не ведется. Можно напомнить также выступление газеты «Правда» об отстреле зубров в Кавказском заповеднике*. Таких примеров немало.

*Газета «Правда» от 13.XII.1979 г.

Даже непосредственно самим заповедникам в процессе научной или хозяйственной деятельности «случается» нарушать природные комплексы при проведении тех или иных мероприятий. Большие нарушения вносятся в природу заповедников при проведении лесоустройства, прокладке просек, дорог, трансектов, закладке пробных площадей. В ряде случаев есть основания говорить о том, что численность редких животных сокращается под влиянием факторов беспокойства, оказываемого непосредственно работниками заповедников. Исключений из режима заповедности порой так много, что трудно рассматривать их как исключения. Например, временное типовое положение о заповедниках системы МСХ СССР разрешает санитарные рубки, отловы животных для мечения и расселения, а также отстрел в научных целях, возведение построек, проведение топографических и геодезических работ, сенокошение, сбор грибов, орехов и ягод для личных нужд. В положении предусмотрена возможность выделения «участков особого режима», где исключается всякая деятельность человека, т.е. вводится собственно заповедность. Она рассматривается, видимо, как некий «особый режим».
Безусловно, имеются научные доводы против повсеместного слепого использования принципа невмешательства в заповедниках. Многие экологи, в частности Ю.А. Исаков, рассматривают его (данный принцип) как один из возможных факторов деградации природных комплексов в заповедниках. «Принцип полного невмешательства в жизнь природных комплексов заповедников во многих случаях перестал оправдывать себя. Становится необходимым применение активных мер для управления природными комплексами, таких как: регулирование численности диких копытных, сохранение исходного типа растительности целинных степей, природных комплексов речных дельт и т. д.» (В.В. Криницкий, К.П. Митрюшкин и Ю.А. Исаков, 1976, стр. 57). Иногда понятие об абсолютной заповедности рассматривается даже как «мощный фактор вмешательства человека в природу» (Козло, 1977). «Человек в заповеднике не должен быть пассивным зрителем, пустившим на самотек развитие природных явлений», — пишет О.С. Гребенщиков (1979), отчасти перекликаясь с тезисом А. В. Малиновского о том, что в заповедниках нужно активно хозяйствовать, а не просто наблюдать. Экологов более всего тревожит возможность разрушения или обеднения наиболее ценных, с их точки зрения, природных комплексов и объектов, выпадение из ценозов редких видов, замена их нежелательными, но более активными «вселенцами» извне. Действительно, будучи в большинстве случаев лишь небольшими клочками весьма относительно сохраненной природы среди огромных преобразованных человеком пространств, заповедники, предоставленные сами себе, рискуют утратить не только качества эталонности, но и своей ценности как резерватов флоры и фауны. Реальность такой угрозы невозможно оспаривать, однако, неверно, с нашей точки зрения, подменять понятие эталона природы признаками красоты и обилия.
Многие экологи не учитывают условность представлений о неприкосновенности заповедников. Они не могут быть уже ни при каких обстоятельствах и никакими усилиями изолированы от влияния деятельности человека, ставшей, как известно, реальной «геологической силой». Человек оказывает химическое, радиационное, промышленное воздействие на любые участки планеты. Многие виды загрязнения окружающей природной среды сказываются в глобальных масштабах и безусловно затрагивают заповедные участки, так же как и последствия крупных гидростроительных или мелиоративно-осушительных работ. Да и весь климат планеты сейчас испытывает антропогенное воздействие (Будыко, 1977; Никитин и Новиков, 1980 и др.).
Тем не менее прибегать к специальным вмешательствам в заповедниках сплошь и рядом означает (по образному выражению Н.Ф. Реймерса) «гнуть стрелку барометра в желаемую сторону». Суть и цель заповедности не в том, чтобы сохранить все богатства, все разнообразие живой природы (это цель всей системы особо охраняемых природных территорий), а прежде всего — в сохранении самой возможности сравнивать освоенные территории с нетронутыми. В ряде случаев, когда на чаше весов поставлена судьба уникальных объектов и грозит исчезновение невосполнимого природного фонда, возникает необходимость отказа от заповедности с допущением того или иного хозяйственного вмешательства, но тогда это будет уже не заповедник в классическом понимании, а иная категория охраняемых участков (резерват генофонда, заказник и т. д.). По существу именно такой путь предлагается, например, в одной из последних работ
А .А. Насимовича (1979) для Хоперского заповедника. В целях сохранения выхухоли рекомендуется, в частности, «разработка и осуществление инженерно-гидротехнических и других мероприятий», подобно тому, что планируется и делается сейчас в Астраханском заповеднике. Действительно, в условиях зарегулированной волжской дельты без специальных мер обречены на гибель ценнейшие гнездовья птиц, нерестилища рыбы и т. д. Невмешательство только ради принципа стоило бы обществу слишком больших потерь.
Но такие примеры нельзя возводить в правило и делать из них широкие заключения. Биологам порой трудно наблюдать и регистрировать превращения богатых прежде природных эталонов в разрушающиеся и беднеющие экосистемы («эталоны деградации», как выразился на одном из совещаний В. В. Криницкий). Однако же в условиях глобальных антропогенных изменений именно такой может стать со временем одна из главных функций заповедников. Недопустимо и ненужно заменять правила исключениями. Заповедность присваивается для того, чтобы человек не вмешивался в ход природных процессов непосредственно на территории заповедника (отчасти — в пределах охранных зон). Оградить же заповедники от всякого вмешательства, конечно, невозможно. К тому же влияние чисто природных и антропогенных факторов нередко выражается совместно. Каспий мелеет и сам по себе, и под влиянием хозяйственной деятельности. Вполне правомерно представление о роли прикаспийских заповедников в том, чтобы вести наблюдения за всеми изменениями природы на одном и том же месте, даже если вместо былых джунглей и плавней образовались соляные пустыни. В штатах заповедника герпетологи сменят ихтиологов, сократится число орнитологов и ботаников, но непреходящая ценность стационарных наблюдений не будет утрачена. Резерват же ради сохранения ценных животных может кочевать вслед за Каспием.Отнюдь не во всех случаях наступает резкая и необратимая деградация природных сообществ, гораздо чаще (как например, в пресловутых случаях угнетения копытными лесных угодий) она может быть частичной, временной, неполной, а то и мнимой, особенно, если учесть кратковременность и беглость наших наблюдений. У природных сукцессий иные мерки времени. Очевидно, в принципе идеалом заповедной природы являются сбалансированные климаксовые сообщества, но даже и в них может нарушаться естественное равновесие, происходят многовековые смены биогеоценозов, наблюдаемые нами лишь на отдельных этапах. С такой точки зрения нельзя трагически смотреть на свежие гари, возникшие от сухих гроз, на леса, поврежденные насекомыми или копытными, на недостаток кормовой базы для отдельных животных и т. д. Зато недопустимость любых рубок, регуляций, истребления хищников и «вредителей» несомненна уже потому, что отказ от заповедности принесет ущерб науке, лишит ее важнейшего источника информации. Нельзя забывать и о том, что наши ведущие биологи, в частности Г.Ф. Морозов неоднократно указывали на то, что в природе нет «полезных» или «вредных» животных. Понятия о вреде и пользе животных носят чисто хозяйственную трактовку, совершенно неуместную для заповедников. Недаром академик ВАСХНИЛ Д. Брежнев, выступая недавно в защиту заповедников (газета «Правда» от 5 июня 1980 г.), отмечал, что положение о заповедниках должно предусматривать их автономию, исключающую какое бы то ни было хозяйственное вмешательство в жизнь охраняемых биогеоценозов. Особое возражение автора, кстати, вызывает именно сенокошение, признаваемое в ряде заповедников системы МСХ СССР.
В связи с этим первостепенное значение приобретает официальное оформление заповедного статуса, конкретное определение заповедности. Выше говорилось о том, что только в Положении о заповедниках Главохоты РСФСР ныне предусматривается выделение участков, в пределах которых не допускается никакого вмешательства человека в жизнь природных комплексов. Многие экологи возражают против разделения территории заповедников на участки различного режима, утверждая при этом, что «весь заповедник должен быть заповедником». Но на практике единого строгого режима для всей территории заповедника не удавалось выдержать никогда и нигде. Определенное разумное зонирование неизбежно и даже оправдано для всех категорий охраняемых природных объектов, включая и заповедники. Всегда приходится выделять в них какие-то участки ограниченного пользования для нужд самого заповедника, проведения научных исследований и т. д. Другое дело, что размер абсолютно заповедной неприкосновенной (даже для науки) площади должен составить не 10%, а гораздо больше, в среднем, до 90% территории. Возможно, что на них допустимы через определенные промежутки времени научные наблюдения, проводимые при условии минимального вмешательства и беспокойства, но в принципе они могут производиться при помощи самописцев, особых приборов, авианаблюдений и т. д. (этот вопрос очень сложен и требует еще детальных разработок).
В целом можно констатировать, что классические принципы отечественного заповедного дела в настоящее время уступают свое место идеям регуляции и управления популяциями диких животных. Но это ни в коем случае не означает, что сама по себе идея невмешательства в заповедную природу окончательно потерпела крах и отвергнута жизнью. Дело в том, что мы не можем достоверно судить об этом принципе, потому что он по существу остался невоплощенным и непроверенным, такая проверка требует длительных сроков.
Весьма показательно, что в практике мировой науки главный отечественный принцип заповедного дела — принцип неприкосновенности заповедников — все же получил признание. Это наглядно подтверждает «Многоязычный словарь терминов по охране природы (1976), в составлении которого принимали участие и научные сотрудники ЦЛОП МСХ СССР (ныне ВНИИ Природа МСХ СССР). В разделе «Охраняемые объекты» приводятся два термина в отношении заповедников. «Полный заповедник определяется как охраняемый участок природы, на котором полностью исключено любое вмешательство человека, кроме строго контролируемых научных исследований, не оказывающих влияния на охраняемые объекты» (стр. 80). С некоторыми оговорками можно признать, что такое определение соответствует классическим принципам заповедности. Оговорки касаются проведения научных исследований, которые очень часто связаны с непосредственными и порою весьма существенными вмешательствами (закладка пробных площадей, отлов и отстрел животных в научных целях, маркирование, сбор гербариев, обнажение корней системы растений, почвенные пробы и др. Конечно, эти нарушения значительно меньше тех, которые производятся в заповедниках при лесоустройстве, противопожарной охране, при заповедно-режимных мероприятиях, различных «обустройствах» с закладкой дорог, просек, трансектов и т.п., но все-таки даже простое хождение (а еще чаще — езда) по территории заповедника его многочисленных работников уже само по себе является значительным фактором беспокойства.
Вторая категория заповедников по данной терминологии — «заповедник направленного режима: охраняемый участок природы, для сохранения которого в желаемом состоянии требуется особое вмешательство человека» (там же). Это в настоящее время соответствует, пожалуй, подавляющему большинству, если не всем нашим заповедникам.
В отличии от предельно ясного и недвусмысленного принципа неприкосновенности (полной заповедности) данная формулировка характеризуется возможностью самых разнообразных разночтений. Что, собственно говоря, означает «сохранение в желаемом состоянии»? В желаемом для кого? Ботаники и зоологи, не говоря уже о профилях и специализациях этих ученых, администраторы и работники ведомств могут иметь всевозможные представления о «желательности» состояния природы заповедников и способах достижения этого. К тому же здесь неизбежно скажутся привходящие обстоятельства организационного, финансового, наконец, просто субъективного характера. Поэтому, не отвергая термин «заповедник направленного режима» (поскольку это в ряде случаев необходимая реальность), требуется дать для него более четкое определение, исходя из конкретных задач и направлений деятельности таких заповедников (Реймерс и Штильмарк, 1978).
Н.Ф. Реймерс (1979) недавно предпринял попытку дать развернутое и весьма детализированное определение разных категорий заповедников (к сожалению, автор не включил в свой словарь термин «заповедность»). «Полным заповедником» Н. Ф. Реймерс называет особо охраняемые природные территории, изъятые из какого бы то ни было традиционного использования и предназначенные исключительно для сохранения информационных ресурсов (включая генетическую информацию) для научных целей. К заповедникам направленного режима (управляемым резерватам) автор относит «полный» заповедник (раз «направленного режима» значит уже не «полный», Ф.Ш.), не представляющий естественно саморегулирующейся экологической системы, или такой, в котором направление развития природы не соответствует нормам, признанным целесообразными, а потому требующий проведения определенных мероприятий по поддержанию оптимальных условий для отдельных видов».
Это определение, по нашему мнению, также нельзя считать достаточно удачным ни по форме, ни по смыслу, поскольку оно допускает разные толкования и чересчур усложненно. То же касается формулировок в статьях «Биосферный заповедник». «Эталонный заповедник», и некоторых других, (безусловно, правильным можно признать положение из статьи «Заповедник», где автор пишет, что заповедником в узком смысле следует называть лишь полный (абсолютный) заповедник, куда запрещен вход посетителям. Все же формы охраняемых территорий, предназначенные для посещения, необходимо называть разного рода парками. Можно считать, что на сегодняшний день жизнь уже разрешила спор между теми, кто пытался провести идею о национальных и природных парках как разновидностях заповедников, и противниками таких представлений. Даже официальные типовые положения в настоящее время готовятся отдельно по заповедникам и национальным (природным) паркам, а в большинстве заповедников по существу прекращен организованный туризм. Видимо, правильнее говорить о категориях охраняемых природных объектов, а не пытаться классифицировать вместе заповедники, парки, акклиматизационные сады, питомники и т.д. (Гусев. 1972).
Нельзя забывать о том, что стремление к использованию заповедников в практических целях, в частности, для туризма и рекреации остается весьма и весьма значительным. Так, председатель Центрального Совета по туризму и экскурсиям ВЦСПС А.X. Абуков в книге «Туризм сегодня и завтра» (1978) пишет о необходимости «хорошо продумать и организовать посещения заповедных мест» (стр. 190). «Теоретическую» базу под это подводит Е. А. Котляров (1978), поместивший в своей книге специальный раздел «Рекреационное использование заповедников и заказников». Автор не видит разницы между национальными парками и заповедниками, которые по его мнению «весьма заманчивы для организации туризма» (стр. 197).
Итак, хотя понятие о подлинной заповедности (неприкосновенности заповедников) официально признано мировой наукой, оно не может пока пробить себе дорогу в практику наших заповедников. Мы видим в этом существенный недостаток заповедного дела на современном этапе, который является самым суровым наследием недавней стратегии натиска на природу, призывов о ее полном преобразовании и т.д. Содействуют такому положению упрощенно воспринимаемые экологами представления о мнимом единстве охраны и рационального использования природы. Дело в том, что существенные противоречия между использованием и охраной природы пока неизбежны. Это убедительно показано, в частности, в труде О.С. Колбасова (1976) др.
В условиях, когда в заповедниках еще не могут быть реализованы принципы неприкосновенности, следует более осторожно относиться к созданию новых резерватов в удаленных и малообжитых территориях страны. Разумеется, сейчас трудно найти такие районы, где на природу не оказывали бы влияние люди, даже если они не живут здесь постоянно (экспедиции, туристы, и т.д.). Но нужно учитывать уровень, частоту и степень факторов беспокойства. Браконьеры могут проплыть на лодке по дальней речке 1–2 раза в год, а моторки с работниками охраны или учетчиками плавают по заповедным речкам постоянно. Авиаучеты особенно, если они проводятся на бреющем полёте, несомненно оказывают неблагоприятное действие на животных. Так, например, копытные звери бегут по глубокому насту, что может вызвать у них пневмонию (одна из возможных причин гибели нескольких овцебыков на острове Врангеля!), птицы слетают с кладок, теряя потомство и т.д. К сожалению, этот вопрос совершенно не затронут в литературе.
Более того, как это ни парадоксально, даже при «заповедно-режимных», противопожарных и некоторых научных мероприятиях в заповедниках природе может быть причинен значительно больший ущерб, чем в результате редкого и нерегулярного браконьерства в отдаленных местностях*.

*Особенно опасным оказывается использование в заповедниках механизированной техники (вездеходов, тракторов и т. д.); к сожалению, насыщенность ею службы охраны рассматривается как достижение, хотя в принципе она должна применяться лишь в исключительных случаях. Такие средства передвижения как велосипеды, лошади, оленьи и собачьи упряжки гораздо предпочтительнее для заповедников по сравнению с разного рода машинами. Гусеничный же транспорт вообще не допустим.

На этом фоне значительно возрастает природоохранная и научно информационная (потенциально!) роль неосвоенных и отдаленных территорий, в частности, в Арктике, в зонах тайги и тундры, поскольку степень фактического воздействия антропогенного фактора там может быть даже ниже по сравнению с действующими заповедниками. Кстати, в ряде стран участки сохранившейся «примитивной» или «дикой» природы рассматриваются как особая форма охраняемых природных территории (Snyder, 1976; Стоилов, 1979 и др.). Было бы целесообразно осуществить, как это ранее рекомендовалось (Зыков, Нухимовская, 1979 и др.), резервирование таких участков для создания там абсолютных заповедников в будущем. Заповедание в современном представлении может в отдельных случаях привести к развитию факторов беспокойства и усилить уровень антропогенного воздействия на природные комплексы.Первостепенной задачей в настоящее время является официальное юридическое признание главных принципов подлинной заповедности, внесения их в законодательные акты, в государственные стандарты и другие документы. Следующим этапом, возможным лишь при коренном организационно-правовом изменении заповедного дела, явится внедрение этих принципов в практику деятельности наших заповедников. В конечном торжестве этих принципов над хозяйственно-прагматическими приемами не может быть никаких сомнений.

Кампании

• Современная идея дикой природы и ее воплощение в природохранную практику
• Спасем изначальную степь Украины
• В защиту хорьков, ласок и куниц
• Возрождение болот
• В защиту золотистой щурки
• Защита акул
• Спасем украинский лес и редкие растения
• Уничтожим охотничьи вышки в ПЗФ
• Спасем сурка и лося в Украине!
• Идея абсолютной заповедности-природоохранная концепция 21 века
• Конкурс для СМИ «Гнилое перо»
• Зоозащита
• Заповедные школы Борейко-Войцеховского
• Доска позора
• Всеукраинская кампания “Изготовление,реклама ядов,сбыт ядов , капканов и других браконьерских способов добычи животных карается Законом” и кампания «Защитим кротов , слепышей и других малышей. Остановим живодеров! «
• Права природы и их лоббирование
• Нет — спортивной охоте!
• Мы против фуа-гра
• Борьба с незаконной добычей песка и гидронамывами на Жуковом острове.
  Расследование смерти Александра Гончарова
• Борьба с браконьерством
• Борьба с незаконным фотографированием диких животных и их контрабандой
• Борьба с торговлей браконьерскими сетями
• Черный список трофейных убийц
• Охрана волков
• Спасем украинских зубров!
• Мы против живых новогодних елок!
• Борьба за заповедность
• Идем в Европу-строим заповедность
• Первоцвет
• Лечение и охрана деревьев-памятников природы
• Защита природы Киева